Максим Солодкий - Шорох и трепет (сборник)

Страх – это когда твои члены холодеют, как если сама Смерть решила подышать на твоё тело. Когда холод сковывает сперва твои руки и ноги – а потом и твой разум. И ты стоишь, оцепенев, и являешь собой яркий пример человеческого ничтожества пред всем, от чего мы с пещерных времён так и не научились удирать… – – Я стою, вжавшись в сырую стену подъезда, и холод этой стены становится моим холодом…

Страх – это когда твоё горло сводит спазмом, когда слюна закипает, скатившись по нему вниз, и кажется, что адская его сухость – результат нехватки воздуха, и скоро ты упадёшь в судорогах вниз и начнёшь биться в конвульсиях… – – Я стою у стены и чувствую, что мне всё труднее и труднее дышать… Боже, как же мне страшно!

Страх – это когда ты ждёшь… Страх – это и есть ожидание. И нет ничего страшнее. Как храбр солдат в бою, улыбается в зубы Смерти, так жалок он в окопе, когда ночь, туман, дым скрывают от него ползущие на окопы и полязгивающие траками танки, бегущую с топотом пехоту и тарахтящие мотобригады. И за этой ночью, туманом, дымом ожидание Смерти становится страшнее Смерти, а земные лязг и топот превращаются для ждущего в звуки Адского Войска… – – Я жду, умирая от страха… Я жду, превратившись в страх… слившись с ним…

Я стою, вжавшись в сырую стену подъезда, и истекаю холодным потом от безудержного ужаса, что целый месяц моей тонкой работы: угрожающих писем, подброшенных фишек, звонков с молчанием – что всё это зря, что она не придёт по «случайно» попавшему к ней адресу бабки-колдуньи («Сниму порчу, сглаз и проч.») и ускользнёт от меня в день, который по Некрогороскопу единственно идеален для моего тринадцатого жертвоприношения! Я стою и чувствую, как влажна моя ладонь, сжимающая рукоять посеребрённого немецкого штык-ножа. И я чувствую, как начинает бить меня нервная дрожь – от висков и к кончикам пальцев. Из последних сил я пытаюсь побороть свой страх и направить – всей своей волей! – моё сознание на звуки снаружи: это шаги! Но, боже мой, как же я боюсь, что это не она…

Три миниатюры в третьем лице

1. В двери

Он очень рад видеть Викки. Хорошо, что она сегодня пораньше! – – И она его тоже рада видеть, но ей надо очень-очень серьезно поговорить с ним. – – Он не может: ему нужно вывезти строительный мусор после ремонта в гараже. Да-да, он про эти пакеты у его машины. А потом они поговорят. – – Но она не может ждать… Она давно собиралась и наконец решилась… Он замечательный, и этот год вместе был чудесный, но… она любит другого. И хочет уйти… – – Вот как, да?.. А он его знает? – – Она очень просит простить ее… точнее их. Это Роберт. Его друг. – – Простить… Об этом всем нужно поговорить, когда он вернется… Нет-нет, он сейчас поедет. Ему тем более нужно проветриться. А она… Может быть, она подумает? Роберт (он-то знает его хорошо!) очень ненадежный парень… – – Она думает, что думать тут нечего.

…И вот она стоит в двери их дома и смотрит, как он грузит пакеты, в которых среди мусора аккуратно уложен расчлененный им два часа назад Роберт. А он укладывает пакеты в машину и думает о том, что у нее еще будет время подумать.

2. Посланец

Да, господин большой шериф, он больше не будет плакать. Да, он повторит то, что говорил, потому что это правда, и другой правды у него нету. У той штуки, что разорвала его папу, маму и сестру Эн, шесть рук, когти острее ножа и пасть, как у ти-рекса. Да, господин большой шериф, оно оставило его в живых и даже спросило, хочет ли он жить. За это он пообещал этому «оно» кое-что. Ему было очень страшно, господин шериф, и он очень хотел жить. Да, господин шериф Берк, он скажет, что он пообещал, и он не будет ломать комедию, он не знает, что такое «ломать комедию». Откуда он знает, что господина шерифа зовут Берк? Нет, это оно сказало ему, что его будет допрашивать господин большой шериф Берк. И попросило-то оно сущий пустяк: сказать господину Берку какой-то адрес. Какой? Он точно запомнил, хотя и было очень-очень страшно. Нью-Роуд, 7. Он запомнил, хотя и было очень страшно.

…Мальчик сидит на носилках и смотрит, как большой шериф Берк несется сквозь ограждение и толпу зевак с криком «Машину! Машину мне!», и хотя мальчику всего 5 лет, он вдруг понимает, как и почему со смены примчался его папа-пожарный, когда оно уже бесчинствовало в их доме.

3. Она и смерть

За те несколько долей секунды, что она смотрела на террориста с «Узи», перед ее глазами промелькнула вся ее жизнь. Детство: слезы, поездки к бабушке, лагерь скаутов, где случилось ЭТО, братья, школа, каникулы. Потом то, что после: работа в отеле, супермаркете, этот аэропорт наконец… Учеба заочно, статус менеджера зала, свадьба, дети. Она никогда не была счастливой, но жила… интенсивно что ли? Может быть, ей мешало ЭТО, а может, наоборот помогало… Ее «фильм» заканчивался туалетной комнатой аэропорта, где человек в маске и с пистолетом-пулеметом, на ствол которого был навинчен огромный глушитель, уже вдавливал (время текло так медленно!) гашетку, чтобы поставить точку в ее жизни… Может быть, это и хорошо? Пора уже прекратить ЭТО? Откуда-то вдруг всплыли слова галантного персонажа из любимого сериала: «Что мы говорим богу Смерти, девочка? Нет-нет, не сегодня!»

…Действительно, почему именно сегодня? И от руки кого? Этого дылды-фанатика? Нет, не сегодня день ее смерти. Сегодня она сама – Смерть! Доли секунды ее размышлений кончились тем, что темное ЭТО в ней проснулось – и страшный удар отшвырнул террориста к раковине. Пулемет укатился под дверь кабинки. А когда он оторвал лицо от пола, на него смотрела уже не испуганная женщина, а рычащая волчица.

Хокка

– Папа, а, папа…

Виктор оторвал глаза от монитора и посмотрел на стоящего в двери трехлетнего сына, который теребил рукава пижамы и явно собирался реветь.

– Да, мой герой.

– Папа, папа, там хокка! – он показал рукой на спальную, – Папа, а, папа, пойдем спать со мною… – заныл-таки сын, и Виктор встал из-за стола.

Он подхватил сына на руки, прижал к себе и понес в спальную.

– Хокки не бывает. – сказал Виктор сыну, укладывая его в кровать.

– Бывает! Он там, в шкафу… скрипит! Папа, хочу, чтобы мама приехала… Папа, а, папа, а где мама?

Виктор решил, что слово «сессия» едва ли удовлетворит сына и обошелся простым «Мама учится».

– Папа, я не хочу, чтобы мама училась… Когда ее нет, приходит хокка!

Виктор лег рядом с сыном, сделал чуть ярче ночник, сказал: