Томас Трайон - Другой

Но тогда, в июне, когда вся бесконечная протяженность лета еще лежала перед тобой как на ладони, когда тебя так и тянуло в сказочное подземелье, погреб был под запретом, надо было хитрить, чтобы не попасться. У тебя были спички в жестянке из-под табака «Принц Альберт» и огарок свечи, воткнутый в горлышко бутылки. Все дышало смертельной тайной, ты напряженно вслушивался, уши торчком, в страхе разоблачения, в каждом шорохе тебе мерещились Изменник, Великан, Бродячий Ужас...

1

— Стой! — крикнул Нильс, и музыка резко оборвалась — гнусавое завывание, от которого звенело в ушах и становилось не по себе. — Слушай! Наверху кто-то есть. Ты понял? Слушай!

— Псих.

— Холланд — слушай! — настаивал он, голос его дрожал от ужаса. Поспешно схватил свечу, задул, опрокинув бутылку, заменявшую подсвечник; бутылка покатилась, звонкое эхо разнеслось по погребу.

Кто-то был там, разгуливая наверху, это точно. Кто-то очень старался, чтобы его не услышали. Кто-то — ябеда и наушник, вечно из-за него неприятности. Почти беззвучны были его шаги, настолько беззвучны, что лицо Нильса перекосило от напряжения, так он старался их расслышать. Коварен был этот Кто-то наверху, нарочно ходил босиком или в мягких резиновых тапочках.

— Ты псих. Чушь! Никого нет. — Нильс не мог видеть брата, но угадывал в голосе знакомое отточенное острие насмешки. Нильс бессознательно почесал ладонь, закапанную горячим воском.

— Наверху кто-то есть, — возразил он твердо. — Кто-то...

Кто-то живой, хотел он сказать; по крайней мере, он надеялся, что там живой человек, а не призрак.

— Туп, как клоп.

— Нет, сэр! — парировал Нильс; он беспокойно гримасничал, подняв лицо к доскам настила. Вот снова послышались эти тайные, вызывающие дрожь, вкрадчивые шаги. Он ждал жалобного протеста железных петель, который неминуемо должен был последовать.

Тишина. Шаги не ускорились и не замедлились, их просто не стало. И тут же донесся слабый глухой двойной стук по крышке люка, и он представил, как Кто-то опустился на колени, приник головой к люку, приставил ладонь к уху, ухо к крышке люка и вслушивается...

Он затаил дыхание.

Кто-то уходил, шел на цыпочках прочь от люка; доски потрескивали. Вот Кто-то совсем ушел. Фу-у... Нильс вдохнул страх, будто экзотический аромат, его трясло от напряжения.

— Нянг-данг-га-данг-друмм-друмм-данг-да...

Гадство, опять он со своей гармоникой, идиотская песенка Матушки Гусыни. Столько раз слышал ее, что выучил наизусть.

Скажи, где Вавилон стоит?

За тридевять земель...

Дойду, пока свеча горит?

Дойдешь — шагай смелей.

Нянг-данг-га-данг...

Издевательский веселенький припевчик, прекрасно подходящий для губной гармошки. Вот он опять, спотыкающийся рефрен:

Кто быстро и легко бежит -

Дойдет, пока свеча горит. Нянг-данг-га-данг-га-данг!

Проклятая Матушка Гусыня.

И следом злобное шипение Холланда:

— Ни-ильсс... Ни-и-ильссс Алек-сссан-дер Пер-ри...

Гадство! Александер — в честь Александры, его матери, что-то девчачье слышалось в этом имени.

— Ни-ильсс Алек-ссандер...

Нильс сдался.

— Что? — спросил он Холланда.

— Что? — Они сидели в темноте. — Свет зажги, осел!

Нильс встал на колени, нашарил на полу бутылку. Достал из жестянки «Принц Альберт», спрятанной за пазухой, большую хозяйственную спичку и чиркнул ею по сырому камню. Фосфорная головка отлетела, не загоревшись.

— Не смог, не смог, не смог! — дразнился Холланд.

— Я сделаю с двумя. — Нильс взял пару спичек, сложил их головками вместе и чиркнул. Они с шипением вспыхнули. Он погасил одну, другую поднес к фитилю. Язычок пламени резко поднялся, дымно-голубой, затем, набрав кислорода, разгорелся оранжевым. Стал ярче, просвечивая сквозь ладонь: кончики пальцев покрылись позолотой, ладонь окрасилась киноварью. Коленопреклоненная фигура Нильса отбросила на грязный пол колеблющуюся тень, тень встала, выросла, поднялась по неровной стене — побелка там и сям отстала, будто кожа прокаженного. Колени ощущали приятный холодок камней; кислый запах фосфора смешался в ноздрях с запахом пыли и плесени, засохших гнилых фруктов, разбросанных повсюду.

— Готово! — Он любовался эффектом освещения, сидя на корточках по-индейски, почесывая коленки. Зловеще возвышался в углу членистый ящер — неровная стопа корзин у стены. Вытесанные вручную крепкие балки, расположенные на расстоянии вытянутой руки друг от друга, поддерживали потолок, снизу их подпирали тиковые V-образные стойки; следы тесла пересекались под острым углом, в пересечениях скапливались бусинки янтарного света. Меж двумя центральными балками на высоту двенадцати футов к люку вела узкая деревянная лестница, через люк можно было попасть на устроенный в амбаре ток. Внизу была еще дверь из побеленных досок, ее называли Дверью Рабов, через нее можно было выйти в подземный проход между погребом и каретным сараем.

Нахмурившись, Нильс вытащил из кармана хамелеона на красивой серебряной цепочке. Он сунул ящерицу за пазуху вместе с табачной жестянкой и пополз к опрокинутому ящику, притаившемуся в углу за корзинами. Ящик был набит старыми журналами с растрепанными страницами.

Он вытащил один, вернулся к огню, повернул обложку к свету. Мужчина на обложке боролся со стаей злобных волков, слюна капала с их клыков на снег, когда они терзали собачью упряжку, безнадежно запутавшуюся в постромках нарт.

— "Док Сэвидж и Снежное Королевство в Акалуке", — прочел Нильс вслух. Щурясь от пламени свечи, он вглядывался в темноту. — Холланд!

— Что?

— Помнишь, у меня была идея? Насчет снега.

— Снег, — хихикнул Холланд. Вечно он хихикает.

— Ну да. Как Док Сэвидж и Снежное Королевство. Помнишь снежную тундру? Если у нас будет снег, мы можем устроить собственное Снежное Королевство здесь, внизу.

— Как? — В голосе звучала мягкая насмешка.

— Запросто. С помощью тростника.

— Тростника? Ты хочешь сказать — камыша? — Хохот.

— Ну да — камыша. Хорошая идея, ничего смешного. Если мы пойдем к реке и нарежем метелок камыша, у нас будет снег все лето. Снежное Королевство, а? — Он внимательно вглядывался в лицо Холланда, пока тот обдумывал его мысль; обычно тот единолично принимал решения.

И вот Нильс увидел, как Холланд многозначительно подмигнул ему. Снежное Королевство признано осуществимым. Он испытывал облегчение; умница, назвал его Холланд. И все же он чувствовал, что, сколько бы ни вглядывались они друг в друга при мерцающем свете свечи, сквозь дымный полумрак погреба, они не станут ближе, и, думая так, он страстно возжелал этого. Холланд был в своей любимой розовой рубашке и шортах цвета хаки с закатанными штанинами. Глаза его светились издали, как у кошки. Серые, как у всех Перри, спокойные, глубоко посаженные, глядящие из-под выбеленной солнцем челки. Уголки глаз приподняты под темными изогнутыми бровями, отчего лицо походит на восточную маску; можно подумать, что он пришел с ордами Чингисхана из степей Татарии.