Шахта - Дэвид Джеймс Шоу
В квартире воняет. Аммиаком, или тухлым бургером, или канализацией. Супер. Если канализационные трубы замерзли, то их придется разморозить с помощью огня. Если проблемы с водопроводом и электричеством связаны… ну, может, все здесь взлетит на воздух к завтрашнему утру. Пожар наверняка подпалит всем жильцам задницы.
Аквамариновые глаза Бонера привыкают к темноте, пока он двигается вглубь квартиры. На противоположной стене он видит белые матовые прямоугольники штор, подсвеченные люминесцентной комбинацией уличных фонарей и снега. Бонер может различить в темноте очертания кровати, шкафа, бумбокса и даже маленького электрообогревателя, подключенного к временно бесполезной розетке.
Ванная комната освещена серебром рассеянного света. Бонер знает, что окно рядом с ванной не открывается во внешний мир. Свет, который он видит, похож на след от выключенной электрической лампочки, остающийся на сетчатке глаза, но слабый и холодный. Есть в нем что-то органическое, напоминающее тускнеющих мертвых светлячков или призраков.
Мочевой пузырь Бонера умоляет об облегчении. Он отодвигает душевую занавеску и расчехляет свой прибор. Решает нассать в ванную, чтобы не промазать мимо унитаза в темноте. Он смотрит вниз и не может различить струю мочи.
Ванная наполнена тьмой, словно черной водой. Интересно, это она так воняет? Ему кажется, что в ванной свернулась огромная какашка, от нестерпимой вони которой запотевают окна. И чего она ждет? Может, чтобы ее сфотографировали? Бонер вспоминает о своих поляроидных снимках.
У него вырывается смешок. Не успевает он утихнуть, как тьма в ванной приходит в молниеносное движение. Что-то откусывает и проглатывает палец Бонера и головку его члена.
Бонер падает на спину, струя мочи пульсирует вперемешку с кровью, ноги путаются в штанинах спущенных джинсов. На него накатывает острая боль. Он пытается ухватиться за что-нибудь рукой, но его конечность схвачена овальным ртом размером с мяч для американского футбола. Клыки, острые как иголки, скользят по связкам его запястья, перемалывая тонкие кости. За руку его притягивает к ванной, цепи на жилетке звенят, а кровь стекает вниз по рукаву куртки. Он не видит крови, но чувствует ее. Кажется, будто в член загнали нож для колки льда. Больше крови. Вспоминает свежую блевотину алкаша и как от нее шел пар.
У Бонера нет времени размышлять над своими ощущениями – через пять секунд он будет мертв.
Его ботинки отлетают в стену с грохотом, которого хватит, чтобы разбудить жильцов даже в подвале. Прежде чем он успевает закричать, его лицо поглощено чем-то холодным, шершавым и мягким, покрытым слоем скользкой слизи. Его последняя мысль о желе в банке с тушенкой. И воняет оно так же. Бонера засасывает внутрь.
Борьба окончена.
Два
Окна в междугороднем автобусе сделаны из какого-то прочного пластика. Царапины на его поверхности были выпуклыми и размывали огни уличных фонарей, одевая их в радужные короны. На этом участке пути огни безымянных городков попадались довольно редко. Ночь безлунная, за окном непроглядная темень.
– Нет.
Джонатан снял свои легкие наушники. Он ненавидел выключать музыку до конца композиции. Но задремал, и теперь его уши пульсировали. Останавливать музыку по собственному желанию – значит контролировать ситуацию. Если это делают за вас, вы слушаете коммерческую радиостанцию. Чувство сожаления, которое он испытывал, нажимая на кнопку «стоп», было тривиальным, но искренним. Tangerine Dream [2] умолкли посреди куплета. Джонатан переворачивал батарейки плеера. Долгая дорога – запасных нет: он плохо подготовился. Если хочешь сэкономить батарейки, лучше не засыпать, когда слушаешь музыку.
Звук движущегося автобуса просачивался в уши, незаглушенный и резкий. Автобус шел по крайней правой полосе с унылой скоростью 88 километров в час. Лампочка над местом Джонатана была выключена, и никто из пассажиров не выделялся в этот поздний час. Водитель напоминал робота: профессионал, который не проронил ни сло́ва после того, как произнес стандартную речь перед отправлением автобуса – о том, чего не следует делать на борту.
Все, что было: ночь, тьма, шум автобуса и Джонатан – теперь абсолютно один.
– Нет.
Он вспомнил последнюю ночь с Амандой.
Ужин с вином всегда вырубал их по будням. Они дремали около часа, прежде чем провалиться в сон. Джонатан думал, что раздел ее. Где-то после полуночи он проснулся и начал ласкать ее. Это превратилось в своеобразный ритуал.
Он придвинулся ближе, повернулся на бок и нежно просунул указательный и средний палец ей между ног. Аманда крепко спала на спине – у Джонатана это никогда не получалось. Он мог чувствовать ее дыхание и каждый удар сердца. Он начал тереть ее, задавая ритм и используя слюну в качестве буфера. Игра с периферией ее восприятия продолжалась около получаса, пока Джонатан не почувствовал, как Аманда переходит из фазы глубокого сна в стадию дремы.
Его первой наградой стал едва слышный стон. Потом она раздвинула ноги на прохладной голубой простыне, чтобы облегчить ему доступ. В этот момент давление и темп играли решающую роль.
Ее клитор набух под его пальцами и стал твердым. Она начала помогать ему сонными ритмичными движениями. Прошло еще пятнадцать минут. Джонатан смотрел на табло электронных часов, и через нее прошла дрожь приятного полусонного оргазма.
Теперь его указательный палец был внутри нее, и он отбивал ритм большим пальцем, бам-бам-бам, чувствуя знакомую дрожь ее вагинальных мускулов. Он видел, как ее пальцы сжали простыню, напряглись, затем расслабились, а тепло разлилось внутри ее тела. Пальцы рук и ног, горячий лоб, тело требует вдоха. Когда она перевернулась, подняв одну ногу, то была такой влажной, что пальцы Джонатана с трудом почувствовали трение о стенки ее влагалища.
К тому моменту его эрекция была невыносимой.
Он приподнял ее задницу чуть выше. Она была достаточно сконцентрирована, чтобы помочь ему. Чуть-чуть. Она выгнула спину.
– Не знаю, почему я так сильно люблю, когда ты делаешь так, – сказала она ему очень давно. До того, как они стали жить вместе. Когда они укуривались каждую ночь, без перерыва. Всякий раз, когда она говорила об этом, а она говорила об этом почти каждый раз, ее признание было приправлено чувством вины. – Не знаю, почему мне это нравится. Я просто… Просссто… – И ее слова тонули в шипении.
Аманда любила, когда в нее входят сзади – спина выгнута, лицо упирается в матрас, руки свисают. Ее великолепная попа высоко задрана по направлению к любовнику. Она не могла объяснить, почему эта поза ей нравится больше остальных. Дело было в чувствах, а
