Жан Рэ - Точная Формула Кошмара

Я пребываю в чудесном состоянии почти абсолютной свободы — делаю что хочу и как хочу.

Дальний квартал, где я живу, отделен от основной части города рекой и каналом, через которые довольно далеко друг от друга перекинуты лишь два моста.

Ни единая душа не знает меня здесь: до переезда в Мальпертюи я вел замкнутый образ жизни с Элоди, Нэнси да еще аббатом Дуседамом — мой превосходный наставник называл это жизнью внутренней, по большей части обращенной к проблемам духа.

Красивые слова, но пустые — теперь я чувствую всю их суетность.

Когда я возвращаюсь в дом, мамаша Груль открывает дверь на звонки и, жадно урча, хищно хватает протянутые ей крупные монеты.

Сиренево-голубая комната превосходно содержится; здесь я предаюсь долгим, безмятежным мечтаниям, порой меня тешит мысль дождаться здесь конца своего существования, хотя именно на этой сцене разыгралась одна из самых мрачных трагедий моей жизни.

На самом берегу канала я открыл вполне пристойную таверну, где необщительные моряки опустошают огромные блюда съестного и огромные кружки пива; никто не пытается со мной познакомиться, и я отвечаю окружающим тем же счастливым безразличием.

Единственное исключение в этом приюте мира и забвения я делаю для молодой женщины, занимающей весьма скромное и не очень определенное положение в таверне: она моет посуду, убирает, подает на стол, а может быть, удовлетворяет и более низменные потребности клиентов. Ее зовут Бетс, у нее волосы цвета золотистых льняных оческов и немного расплывшаяся талия.

Ближе к вечеру, когда трое-четверо моряков, с удовольствием засиживающихся допоздна, уделяют все свое внимание сложной и безмолвной партии в карты, Бетс подсаживается за мой столик, удаленный от игроков, и не отказывается от подогретого вина с пряностями, которое я ей предлагаю.

Как-то само собой случилось, что мы стали очень откровенны друг с другом.

И однажды я рассказал ей все.

Была почти полночь, когда я закончил свой рассказ.

Последние посетители расплатились по счету и удалились, попрощавшись; хозяйка, личность незначительная и ко всему безучастная, покинула свой пост за стойкой и оставила нас одних; с улицы в ставни били шквальные порывы ветра.

Сложив руки на коленях, Бетс смотрела поверх меня на длинный язычок газового пламени, плененный в стеклянном рожке.

Она молчала, и ее молчание тяготило меня.

— Ты не веришь, — прошептал я. — По-твоему, я брежу и плету небылицы.

— Я бедная девушка, — отозвалась Бетс. — Евангелие и то с трудом читаю. С малолетства мне приходилось пасти гусей, помогать родителям добывать красную глину из вредоносной низинной почвы — они торговали кирпичом и черепицей. Меня воспитали в страхе Божьем и научили стеречься происков дьявола.

Я верю тебе, и сама, не понаслышке, знаю могущество дьявола и его приспешников.

В шестнадцать лет меня обещали в жены молодому человеку с добрым именем и обеспеченным будущим: его отец был рыбником на общинных прудах, и сын унаследовал бы его положение.

В ночь на Сретение, ты и сам об этом знаешь, нечистая сила особенно опасна для людей, и мой нареченный поддался искушениям Лукавого — получил от него шкуру волка-оборотня. Слишком поздно мы поняли, что немало запоздалых путников погубил он в этом мерзком обличье на проклятых дорожных распутьях.

Однажды мой отец обнаружил страшную шкуру в развилке ивового дерева. Тут же развел он из сухих поленьев костер побольше, чтобы поскорее сжечь чудовищную личину.

Вдруг издалека донесся ужасный вопль — к нам бежал мой жених, обезумевший от ярости и муки.

Он бросился в огонь, чтобы вытащить уже занявшуюся шкуру, да кирпичники и землекопы удержали его, а отец подтолкнул шкуру в огонь пожарче, так что вскорости от нее осталась лишь кучка пепла.

И тогда мой нареченный разразился жалобными стенаниями, признал свои грехи и скончался в ужаснейших муках.

Я покинула родную деревню, не в силах оставаться там, где пришлось пережить этот ужас.

Так разве могу я не поверить тебе?

Она совладала с волнением и продолжала:

— Кабы несчастный мой жених собрался с мужеством, пал в ноги священнику и признался в свершенных злодеяниях, он мог бы спастись даже в мире сем, и душа его не терпела бы теперь вековечную муку. Ах, заговори он тогда со мною о своем горе, как ты, думаю, удалось бы помочь ему.

— О, правильно ли я понял? — спросил я тихо. — Ты бы и мне помогла?

Милая улыбка осветила ее лицо:

— Ну а как же иначе? И тебе помогла бы, только не знаю, как. Все, о чем ты рассказал, такое таинственное и темное, мрак окружил тебя и не отпускает!… Дай мне подумать этой ночью; срок небольшой, и пока я буду размышлять, не выпущу из рук четки, привезенные из Святой Земли: в кресте на четках сокрыт кусочек мощей, говорят, чудодейственных.

Она снова улыбнулась; в этот момент в ставень трижды постучали.

Ее рука легла на мою.

— Не выходи, это смерть стучит!

Мы оцепенели, испуганно и вопросительно глядя друг другу в глаза.

Ветер на улице вдруг утих, и в наступившей тишине раздался громкий голос:

— Я роза Сарона!

Невыразимым отчаянием звучала Песнь Песней — я узнал голос Матиаса Кроока.

Бетс закрыла глаза и вся дрожала.

Песня вдруг словно воспарила ввысь и затихла где-то высоко-высоко.

Бетс смотрела на меня полными слез глазами.

— Нет, — прошептала она, — нет, это не мертвый поет, это кое-что пострашней, только уж такое горе слыхать, что у меня просто сердце разрывается.

Я встал и направился к выходу, повинуясь некой влекущей силе, но Бетс решительно удержала меня.

— Не уходи… Там, за дверями, притаилось ужасное. Не знаю что… но это ужасно… понимаешь? Ужасно.

Я услышал сухое постукивание — Бетс перебирала четки из темных блестящих зерен.

— Они из дерева с горы Елеонской! Я склонился к девушке.

— Я останусь, Бетс.

Она потушила лампу и тихонько подтолкнула меня к темной лестнице.

Это была странная брачная ночь, добрая и нежная; я заснул на ее плече, рука в ее руке, в которой так и остались четки из зерен благословенного дерева.

Назавтра Бетс сказала:

— Надо попытаться найти Айзенготта.

Мне казалось, что в своей исповеди я не слишком-то распространялся о загадочной роли Айзенготта, поэтому спросил:

— Ты его случайно не знаешь?

— Ну а как же, кто ж его не знает? Он живет в двух шагах, там, где канал сворачивает в сторону, на углу площади Вязов и Стрижиной улицы, в маленьком чистеньком домике, и торгует всякими старыми безделушками, даже очень красивыми. Видишь этот светлый черепаховый гребень? Это он отдал мне вещицу за мелкую серебряную монетку. В округе его очень уважают — он всегда готов помочь и подать добрый совет.