Ольга Михайлова - Сладость горького миндаля

Гелприн между тем продолжал спокойно переворачивать страницы, не обращая ни малейшего внимания на Монтгомери. Тот вздохнул и пошёл к себе. Несмотря на то, что дождя с утра не было, и окон он не открывал, в комнатах царил тяжеловатый запах тины и гнили, точнее, пахло сырой плесенью заброшенного погреба.

Милорд Фредерик, вопреки совету хозяина, поднял раму и бросил внимательный взгляд на болото, оглядел ложбину, терявшуюся в непрозрачном, рваном тумане, разглядел в лунном свете шпили часовни. Там было темно и тихо, всё казалось вымершим и сонным, но воображение Монтгомери почему-то рисовало кошмары.

Но, чёрт возьми! Какие кошмары? Что ему мерещится, а, главное, с чего? Герцогиня права, четверо вооружённых людей вполне способны постоять за себя, а слова кухарки… ну, это просто слова.

Старик с досадой плюхнулся в кресло у камина и вытащил трубку и кисет с любимым табаком, пахнущим абрикосами и ванилью. Едва его обволокло облаком ароматного дыма, он чуть успокоился. Мысли поплыли теперь вяло и клочковато, точно вечерний туман над болотом.

А ведь он просто глупец, неожиданно сказал себе Монтгомери. Его пугает вовсе не неведомая угроза, нет. Чёртов склеп, наведший с самого начала на тягостные мысли, помноженный на затхлый запах тления, просто показался мерзок ему, вот душа и рисует вокруг него тягостные фантомы. Корбин прав, это наверняка обычные дурные шалости великовозрастных деревенских недорослей — и ничего больше.

Старый герцог укутался любимым клетчатым пледом и снова задумался. Сначала мысли его блуждали вокруг ночной вылазки Грэхема и Хилтона, потом старик задумался о себе. В молодости никто не думает, что умрёт. Можно верить, что другие умрут, и согласиться с абстрактным положением, что «все смертны», но никто не относит его к себе. Молодость питает крайнее отвращение к старости и смерти, и в расцвете жизни, как и в беззаботные годы детства, мы не можем даже отдалённо себе представить, как то, что было тёплым и живым, вдруг превратится в ком сырой земли. Если же, предаваясь праздным размышлениям, мы все-таки теоретически представляем себе смерть, удивительно, какой далёкой она кажется. Мы глядим на теряющуюся вдали линию горизонта и думаем, какое огромное расстояние нам предстоит преодолеть. А между тем у наших ног уже клубится туман, сгущаются тени, и вместо пышных, мрачных, меланхолических теней осеннего вечера мы ощущаем лишь сырое марево, обволакивающее тело, едва нас покидает дух молодости. Радости жизни блекнут, становятся безразличны, страдания уже вымотали нас, не оставив ни желания, ни мужества пережить их даже в воспоминаниях. Мы не хотим ни бередить старые раны, ни возродить свою юность, ни прожить жизнь дважды. Хватит и одного раза! Упало дерево — пусть лежит!

Если бы я действительно жил, подумал старик, то не боялся бы умереть. Однако я слишком долго мыслил. Не напрасно ли? Оглядываясь на прошлое, я иногда думаю, что провёл всю жизнь словно в глубокой тени на склоне холма знания, где питался книгами, размышлениями, картинами, иногда слыша отзвуки деловитого топота и шум толпы. Потом события вывели меня из этого тусклого сумеречного состояния, я пожелал спуститься в мир реального и участвовать в общей гонке. Боюсь, правда, уже поздно, и, пожалуй, мне лучше вернуться к книжным фантазиям и праздности.

Он поднялся и снова подошёл к окну. Луна сдвинулась к югу, потонув в полупрозрачных облаках и зацепившись за шпиль западной башни замка. Лощина за болотом была по-прежнему темна и тиха. У тяжёлой замковой балюстрады промелькнуло что-то тёмное, вроде нетопыря, но тут же снова появившись на перилах. Монтгомери узнал Арлекина, шельмец явно охотился — не то на летучих мышей, не то ещё Бог весть на какую мелкую живность.

Неожиданно Монтгомери напрягся. В чёрном, совсем не освещённом луной углу замка, почти у самой земли начало появляться странное облако — не то пар, не то туман, в котором плавали мелкие светящиеся вкрапления. Не тот ли это призрак, о котором толковала миссис Кросби? Герцог вгляделся, но не увидел ничего определённого, ни лица, ни фигуры, да и само туманное облако вскоре просто растаяло.

Герцог позвонил Джекобсу. Тот тут же возник на пороге, точно давно ждал зова господина.

— Что нового?

— Ничего, ваша светлость. Мистер Говард обыграл мистера Марвилла на бильярде с разгромным счётом.

— Слава Богу, — проворчал старик, — а то я всё недоумевал, умеет ли этот недоумок делать хоть что-то. Выходит, умеет. А впрочем, он ещё умеет делать долги и глупости.

Камердинер усмехнулся.

— А вот сам мистер Говард полагает глупцами мистера Хилтона и его сиятельство графа Нортумберленда. Он сказал, что они просто безумцы.

Что-то в тоне слуги заставило старого герцога насторожиться.

— Вот как? Почему же?

— Мистер Марвилл тоже спросил его об этом, милорд, а мистер Говард ответил, среди нашедших своё место под солнцем самые умные предпочитают оставаться в тени.

— А… значит, умнее проявить себя тем, что нигде не высовываться. Неглупо, конечно. А что ответил на это Марвилл?

— Мистер Марвилл сказал, что иные слывут храбрецами, потому что испугались убежать.

Монтгомери кивнул. Он не любил Хилтона и Грэхема, отчаянных игроков и развращённых кутил, но пустое умничанье и жалкая трусость Говарда и Марвилла, выдаваемые за осмотрительность и здравомыслие, были стократ омерзительней.

Перед сном его светлость вынул из кармана ключи от склепа, положил их в пустой кисет, а кисет запихнул себе под подушку.

Глава 11. Ночь на болоте

Отвага всегда слепа, ибо не видит опасностей и неудобств, — а стало быть, дурна советом и хороша исполнением.

Несмотря на ясную ночь, лунные лучи не проникали в ложбину, и склеп под часовней полностью потерялся во мгле. Да и сама часовня выглядела теперь призрачной, в темноте казалось, что болото подступило совсем близко, с него натянуло тумана, от топи неслись звучные лягушачьи трели.

Хилтон и Грэхем разместились в беседке, но тут оказалось, что вход в склеп оттуда едва виден. Пришлось возле входа в усыпальницу пристроить фонарь. Ливси и Хилл предложили дежурить до полуночи, а потом разбудить джентльменов, но этот план не понравился Перси и Арчибальду. Они решили не спать до утра и каждый час обходить часовню — по парам. Пока же они развели костёр и следили за входом, то и дело прикладываясь к бутылке с бренди.

Луна по-прежнему сияла на небе и лила свой вкрадчивый свет на кладбищенские надгробия и кенотафы, и болото, лежавшее по левому краю от караулящих, казалось зеркальным. Светляки, точно блуждающие огни, мутно освещали древние кипарисы и зелёный бархат мха, метёлки камыша едва покачивались, точно кивали или кланялись кому-то, неясные тени разбегались по воде у самого основания тростника, а дальше узкой золотой дорожкой дробился и бежал по болоту матовый лунный свет. Деревья были странно неподвижны и молчаливы. Где-то сбоку по необъятному тёмному своду черкнула звезда, и хвост её несколько секунд блестел парчовым росчерком. В кустах тревожно крякнула утка, в лесу встрепенулся и закричал пересмешник. И опять все стихло. Мужчины, до этого шутившие и смеявшиеся, умолкли, а потом Ливси и Хилл пошли патрулировать часовню.