Александр Дюма - Тысяча и один призрак

– Какое?

– Вскрыть вашу могилу через месяц после вашей смерти?

– Через месяц, через два месяца, через год, через десять лет, – когда вам угодно, доктор. Только примите меры предосторожности… так как, причиняя вред моему трупу, вы можете повредить другому телу, в которое вселится моя душа.

– Итак, вы верите в эту нелепость?

– Мне заплатили, чтобы я верил: я видел.

– Что вы видели? Вы видели живым одного из таких мертвецов?

– Да.

– Ну, господин Аллиет, так как все уже рассказывали свою историю, то и вы свою расскажите. Хотелось бы, чтобы она оказалась одной из самых правдоподобных.

– Правдоподобна история или нет, а я расскажу всю правду. Я ехал из Страсбурга на воды Луешь. Вы помните, доктор, дорогу туда?

– Нет, но это неважно, продолжайте.

– Итак, я ехал из Страсбурга на воды Луешь и, конечно, проезжал через Базель, где должен был выйти из общественного экипажа и взять извозчика.

Остановившись в отеле «Корона», который мне рекомендовали, я разыскал экипаж и извозчика и попросил хозяина узнать, не едет ли кто по той же дороге. В утвердительном случае я поручил ему предложить такой особе совместную поездку, так как от этого поездка стала бы более приятной и стоила бы дешевле.

Вечером он вернулся с благоприятным результатом: жена базельского негоцианта, потеряв трехмесячного ребенка, которого сама кормила, заболела, и ей предписали лечиться на водах Луешь. То был первый ребенок у молодой четы, поженившейся год тому назад.

Хозяин рассказал, что молодую, женщину с трудом уговорили расстаться с мужем. Она непременно хотела или остаться в Базеле, или ехать в Луешь вместе с мужем, но состояние ее здоровья делало для нее необходимым пребывание на водах, а состояние торговли мужа требовало его присутствия в Базеле. Она наконец решилась и должна была на другой день утром выехать со мной. Ее сопровождала горничная.

Католический священник, исполнявший должность священника в одной окрестной деревушке, был нашим попутчиком и занимал четвертое место в экипаже.

На другой день, в восемь часов утра, экипаж подъехал за нами к отелю; священник сидел уже там. Я занял свое место, и мы отправились за дамой и ее горничной.

Сидя внутри экипажа, мы стали свидетелями прощания двух супругов: оно началось у них в квартире, продолжалось в магазине и закончилось только на улице. У жены было, несомненно, какое-то предчувствие, так как она никак не могла утешиться. Можно было подумать, что она отправляется в кругосветное путешествие, а не за пятьдесят миль.

Муж казался спокойнее ее, хотя и он все-таки выглядел более взволнованным, чем следовало бы.

Наконец мы тронулись.

Конечно, мы – я и священник – уступили лучшие места путешественнице и ее горничной, то есть мы сидели на передних местах, а они внутри экипажа.

Мы поехали по дороге на Солер и в первый же день ночевали в Мудингвиле. Наша спутница весь день выглядела сильно огорченной и озабоченной. Заметив вечером обратный экипаж, она хотела вернуться в Базель. Горничная, однако, уговорила ее продолжать путешествие.

На другое утро мы тронулись в путь в девять часов. День был короток, и мы не рассчитывали проехать дальше Солера. К вечеру, когда показался город, больная наша забеспокоилась.

– Ах, – сказала она, – остановитесь, за нами едут.

Я высунулся из экипажа.

– Вы ошибаетесь, сударыня, – ответил я, – на дороге никого нет.

– Странно, – настаивала она, – я слышу галоп лошади.

Я подумал, что меня подвело зрение, и еще больше высунулся из экипажа.

– Никого нет, сударыня, – сказал я ей.

Она сама посмотрела и увидела, что на дороге никого нет.

– Значит, я ошиблась, – подтвердила она, откидываясь в глубь экипажа, и закрыла глаза, как будто желая сосредоточиться.

На другой день мы выехали в пять утра. Путь нам предстоял неблизкий. Наш извозчик добрался до Берна, где нас ждал ночлег, в тот же час, что и накануне, то есть около пяти часов. Спутница наша как бы очнулась ото сна и протянула руку к кучеру.

– Стойте! – попросила она. – На этот раз я уверена, что за нами едут.

– Сударыня, вы ошибаетесь, – ответил кучер. – Я вижу только трех крестьян, которые перешли через дорогу и идут тихонько.

– О! Но я слышу галоп лошади.

Слова эти были сказаны с такой убежденностью, что я невольно оглянулся назад. Как и вчера, на дороге решительно никого не было.

– Это невозможно, сударыня, – возразил я, – я не вижу всадника.

– Как это вы не видите всадника, когда я вижу тень человека и лошади?

Я посмотрел по направлению ее руки и действительно увидел тень лошади и всадника. Но тщетно искал я тех, чьи тени виднелись. Я указал на это странное явление священнику, и тот перекрестился. Мало-помалу тень стала бледнеть и наконец исчезла.

Мы въехали в Берн.

Все эти предчувствия казались бедной женщине роковыми. Она все твердила, что хочет вернуться, однако продолжала свой путь.

Вследствие нравственной тревоги или вследствие прогрессирующей болезни здоровье ее настолько ухудшилось, что отсюда ей пришлось продолжать путь на носилках; этим способом она проследовала через Кандер-Таль, а оттуда на Геммн. По прибытии в Луешь она заболела рожистым воспалением и больше месяца оставалась глуха и слепа.

К тому же предчувствия ее не обманули: едва она отъехала двадцать миль, как муж ее заболел воспалением мозга. Болезнь так быстро развивалась, что, сознавая опасность своего положения, он в тот же день отправил верхового предупредить жену и просить ее вернуться. Но между Лауфеном и Брейнтейнбахом лошадь пала, всадник свалился, ушибся головой о камень и остался в гостинице, откуда мог лишь известить пославшего его о случившемся с ним несчастье.

Тогда отправили другого нарочного, но, несомненно, над ними тяготел какой-то рок: в конце Кандер-Таля он оставил лошадь и взял проводника, чтобы взойти на возвышенность Швальбах, которая отделяет Оберланд от Вале; на полпути с горы Аттелс сошла лавина и унесла его в пропасть; проводник спасся чудом.

Между тем болезнь быстро прогрессировала. По рекомендации врача больному обрили голову, так как он носил длинные волосы, а надо было класть на голову лед. С этой минуты умирающий не питал уже больше никакой надежды и в момент некоторого облегчения написал жене:

«Дорогая Берта!

Я умираю, но не хочу расстаться с тобой совсем. Сделай себе браслет из волос, которые мне обрезали

и которые я спрятал для тебя. Носи всегда этот браслет, и, благодаря этому, как мне кажется, мы всегда будем вместе.

Он отдал письмо третьему нарочному и велел отправиться в дорогу тотчас же после его смерти.