Яцек Пекара - Слуга Божий

— Знаю, о чём гласит статья двенадцатая, — произнёс я, хватая его за бороду. Сейчас она у него была вся красной. Действительно, я выбил ему два зуба. — И все остальные. А ты должен на рассвете явиться на допрос этой женщины, понял? Как, скажем, представитель церкви. Я ясно выражаюсь?

— Да.

Если бы ненависть во взгляде могла убивать, я бы уже лежал мёртвый, как камень. Ба-а, если бы ненависть во взгляде могла убивать, я бы уже лежал мёртвый, как камень, много лет назад! Меня это никогда не волновало. Я хлестнул его верхом ладони по носу, аж хрустнул хрящ.

— Так точно, магистр инквизитор, — подсказал я, и он послушно повторил.

— Именно. — Я отвернулся от него, лишь за тем, чтобы увидеть, как через грязь в центре рыночной площади бежит мальчик лет двенадцати и кричит: — Вельможные господа, вельможный бурмастер просит на постой.

Постоем оказался состоящий из трёх комнаток второй этаж постоялого двора, откуда поспешно выгнали других гостей.

— Постель, — сказал Смертух с недоверием. — Как я давно не спал в постели!

В моей комнате, наибольшей из всех, на столике уже лежали протоколы допроса, рядом стояли масляная лампа и запасец масла, а также солидная и сильно замшелая бутыль вина.

— Можно, Мордимер? — Смертух посмотрел жадным взглядом, и я кивнул.

Он мощно глотнул, у него аж в глотке забулькало, и потом отнял бутыль ото рта и вытер его верхом ладони.

— Бога не боятся, — сказал он с чувством.

— Такое плохое? — я сдвинул брови.

— Нет, Мордимер! Такое хорошее! Истинная мальмазия.

— И от кого ты научился таких слов? Истинная мальмазия[65], — повторил я за ним и покачал головой. — Спустись лучше к хозяину и скажи, чтобы живо принёс ужин. Для меня хорошо зажаренного каплуна, кашу со шкварками, луковую похлёбку с сухариками и кувшин свежего, холодного пива. А близнецам пусть подошлёт какую-нибудь девку, а то по дороге мне уже покоя не давали этим своим нытьём. Только… Смертух. — Я встал с табурета. — Чтобы оставили её невредимой, помни.

— Не, ну понятно, Мордимер, ты чего?

— Ага, я уж вас, подлецов, знаю. Никакого удержу в веселии… Ладно, иди…

Я сел за столик и заглянул в протоколы. У судебного писаря явно были проблемы с каллиграфией, либо он был не совсем трезв, когда делал записи, поскольку пергамент был исчёркан совершенно неразборчиво. К счастью, расшифровка подобных каракулей входила в моё обучение. Не то, чтобы я был в восторге от такой работы, но что делать: надо так надо.

Чтение было настолько интересным, что когда принесли ужин, я даже не оторвался от бумаг. Правой рукой я переворачивал страницы, а в левой руке держал каплуна (действительно был прекрасно зажарен!) и лениво в него вгрызался. Луковый суп с сухариками остывал рядом. Ничё, в случае чего принесут ещё…

Наконец я отложил бумаги, также отложил на поднос остатки курицы и вышел в коридор. Из-за дверей близнецов доносились какие-то сопения, стоны и смешки. Я вздохнул и вошёл. На кровати лежала девка в задранной рубахе, с обвисшими грудями, вываленными наружу. Первый лихорадочно работал между её ног (даже не успел снять штаны, только спустил их до половины бёдер), а Второй сидел у лица девки и лениво бил её по щекам напряжённым членом. Как для таких маленьких человечков, у близнецов были действительно могучие инструменты, но на девку это, казалось, не производило особого впечатления. Лежала спокойно и лишь посапывала, а когда увидела, что я вхожу, подмигнула мне левым глазом. Смертух пока что сидел рядом на табурете и наблюдал за всем с глуповатой улыбкой. Смертух любит смотреть.

— Идём, — кивнул я, и он послушно встал. Я закрыл за нами дверь, и мы остановились в коридоре.

— Ну, дают, Мордимер… — Смертух скривил лицо в улыбке.

Вот так оно и есть. Бедный Мордимер работает и кумекает, как заработать денег, а все вокруг думают только о развлечениях.

— Послушай-ка, — сказал я. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы в Хезе осудили колдунью, которая не признала себя виновной?

Может у Смертуха и не самый быстрый ум, но, без всякого сомнения, отличная память. Он способен цитировать разговоры, о которых я уже даже не помню, а были ли они. Сейчас на его лице отразилось усилие творческого процесса. Невольно я отвёл взгляд.

— Есть, — он радостно произнёс. — Одиннадцать лет назад осудили Берту Крамп, барышницу[66]. Три раза её отправляли к палачу, но она ничего, Мордимер! — он посмотрел на меня с изумлением.

— Неплохо, — поддакнул я.

Ибо действительно не случалось почти никогда, чтобы грешник не сломался на первом, от силы втором дознании. Только по-настоящему закоренелые пребывали в заблуждении даже на третьем допросе, но обычно он оказывался решающим. А Берта выдержала три допроса. Я всегда утверждал, что женщины крепче, чем мужчины. Мужчине достаточно показать раскалённый прут для протыкания яиц или разместить над естеством котелок с расплавленной серой, чтобы он начал петь, как по нотам. А вот женщину так легко сломать не удастся. Удивительно, правда? Хотя у вашего покорного слуги на всё были свои методы.

— Но на неё были такие зацепки, что всё равно её сожгли.

— Спасибо, Смертух. Приятного отдыха.

Он жутко улыбнулся, а я вернулся к бумагам. Обвиняемая Лоретта Альциг, вдова, двадцать шесть лет, жила с имущества своего умершего мужа, оптового купца. Не признала себя виновной. Ни в убийстве, ни в применении чёрной магии. И всё равно её приговорили. Хуже, она не была подвергнута установленному следствию. Говоря языком простых людей, её не пытали. Почему? Протокол был полон пробелов, не были заданы основные вопросы, даже не было сказано, как погибли эти трое мужчин. Я ничего о них не знал, кроме того, что допрашивающие называли их поклонниками. Выходит, молодая, красивая вдовушка имела трёх ухажёров. Почему она хотела их убить? Завещание? Об этом также ни слова в протоколе. Я покрутил головой. Эх, эти городские суды.

Я встал с рассветом. Солнце брезжило сквозь ставни. Ветер куда-то прогнал тяжёлые, грозовые тучи, и когда я открыл окна, то увидел, что рыночная площадь подсыхает в лучах солнца. Обещал прекрасный, сентябрьский день. Хорошее время для аутодафе[67]. Я зевнул и потянулся так, что даже хрустнуло в суставах. Дохлебал вчерашний холодный луковый суп и заел его остатками каши. Пора вставать на работу, бедный Мордимер, — подумалось. Я вошёл в комнату близнецов. Они лежали на кровати, сплетённые с этой своей девкой, как большое, трёхголовое животное. Первый выставил в сторону двери бледную, прыщавую задницу и как раз пёрнул сквозь сон, когда я входил. Я пнул его носком сапога (корчмарь уверял, что сам их вычистит, и, действительно, они блестели, как у пса яйца), и он вскочил по стойке смирно. Похоже, был ещё немного поддатым, поскольку его повело.