Яцек Пекара - Слуга Божий

— Хорошо, что признаёшься. Знаешь, каково наказание за узурпирование прав инквизиторского суда? — спросил я мягко. — Наказанием этим есть кастрация, вырезание ремней из кожи и сжигание на медленном огне.

Я видел, как у него кровь отливает от лица.

— И поверь мне, костёр будет сложен правильно. Так, чтобы ты долго мог видеть сожженные культи своих ног, пока огонь не доберётся до витальных[63] частей тела.

Я не знал, понимает ли он, что означает слово «витальные», однако, хоть немного воображения он должен был иметь, поскольку, если это возможно, побледнел ещё больше.

— Не пугайте его, инквизитор, — я вдруг услышал холодный голос, и какая-то фигура в чёрной мантии выступила перед бургомистром.

У этого человека было бледное лицо, окружённое смолисто-чёрной бородой, и тревожные глаза. Левая щека была отмечена следами после оспы, а правая — от выдавленных прыщей. Он был ещё молод и, похоже, поэтому носил бороду, дабы добавить себе возраста и важности.

— А ты кто, засранец? — спросил Смертух и лёгким движением откинул капюшон.

У нашего собеседника лишь слегка расширились глаза, когда он увидел Смертуха во всей красе, но он ничего не сказал, не отшатнулся и даже не изменился в лице. Надо признать, у него была сила воли, любезные мои, ибо не каждый выдержит взгляд на лик Смертуха так хорошо.

— Я настоятель прихода святого Себастьяна в Томдальце, — сказал он таким тоном, будто возвещал миру о том, что его как раз избрали папой.

— Это Томдальц, да? — я махнул рукой. — Неплохая дыра, священник, что там… Что ж ты натворил, если тебя сослали в такую навозную кучу? Отчитал любовницу своего епископа?

Смертух и близнецы рассмеялись как по команде, а Смертух толкнул священника носком сапога в грудь. Всего лишь толкнул, но чернобородый зашатался и приземлился седалищем прямо в грязь. Близнецы на этот раз завыли от смеха. Эх, эти их маленькие радости. Краем глаза я посмотрел на трёх стражников, стоящих у стены. Они были, несмотря на вид, умными ребятами. Ни один даже пальчиком не коснулся прислонённых к стене глеф.

Священник, с покрасневшим лицом, будто его сейчас хватит апоплексический удар, хотел вскочить, но Смертух наехал на него конём и вновь опрокинул. В этот раз на спину.

— Не вставай, поп, — мягко посоветовал ему Смертух. — Господин Маддердин немного сейчас поговорит с тобой, как должен разговаривать инквизитор со священником. Он на коне, ты — лёжа в грязи.

Ох, не любил священников этот мой Смертух. И ничего удивительно, ибо кто их, как бы, любил?

— Извини, — сказал я, — мой друг, ну чисто кипяток. Но вернёмся к делу. Что это, мать твою, должно означать, — я снова повысил голос и указал на костёр, сложенный на рыночной площади. — Или ты думаешь, долбоёб, что это игрушки? Театр для сброда? Как смеешь сжигать кого-то без согласия Службы? Без присутствия лицензированного инквизитора? Без суда Божьего?

Священник лежал в грязи и молчал. Совершенно правильно, поскольку я ненавижу, когда меня прерывают.

— Кто это? — носком сапога я указал на фигуру в белой рубахе.

Сапоги у меня были тоже грязными выше человеческого понимания. Я знал, что женщина жива, потому что минуту назад видел, как она судорожно загребла пальцами землю.

— Колдунья, — сказал он, и я услышал в его голосе сдерживаемое бешенство. — Обвинена в насылании чар и трёх убийствах. Осуждена Скамьёй согласно закону и традиции…

— С каких это пор Городская Скамья имеет право приговаривать к костру и решать, кто является колдуном, а кто нет? — я крикнул на него.

Не то чтобы меня это всё удивляло. В провинции происходили и худшие вещи, и у нас не было другого выхода, как закрывать глаза, если они случались. Но не тогда, когда случались в нашем присутствии.

— Вы хороши, когда у кого корову сведут с луга, — произнёс Смертух, — но не вам браться за чары и ересь.

— Именно, — поддакнул я. — Я собирался задержаться в вашем паршивом городке лишь на одну ночь, но чувствую, что развлекусь подольше. Бургомистр, — я посмотрел на человечка, что стоял возле нас и слушал наш разговор, не зная, куда девать глаза. — Именем Святой Службы я принимаю власть до момента выяснения всех вопросов и вынесения приговора. У вас тут есть арестантская?

— Яс-сное д-дело, вельмож[64]… — ответил он, согнутый в глубоком поклоне, и мне это понравилось.

— Отведите туда женщину, дайте ей пить, есть и пусть никто не посмеет её даже пальцем тронуть. А для нас — жильё. Лучшее, что у вас есть. Да, и ещё одно. На завтра, пусть столяр смастерит мне стол. Длинной семь футов, шириной — два. Вверху два железных крепления, внизу ещё два. Велите его занести в какое-нибудь помещение в этой вашей арестантской. Есть там жаровня или камин?

— Н-найдётс…

— Завтра к рассвету хочу иметь всё готовым. Протоколы допроса в суде есть?

— К-конеч… вельм-мож…

— Сегодня вечером хочу их видеть у себя в жилище. Всё понял?

— Д-да, вельм-м…

— Тогда чего ждёшь?

Смертух фыркнул коротким, злым смешком, а бургомистр подобрал полы лапсердака и понёсся через грязь, будто ему зад припекло.

— А она? — спросил я, качая головой, но он уже меня слышать не мог.

— Поднимите её, — приказал я стражникам, — и заприте в той арестантской.

Они схватили глефы, будто те должны были им на что-то пригодиться, и подскочили к лежащей женщине. Рванули её за волосы и руки так, что она громко и протяжно закричала. Она поспешила прикрыть грудь, потому что рубаха от рывка с треском разорвалась. Её лицо было всё в грязи, но нетрудно было заметить, что это было красивое, молодое лицо. И красивые, молодые груди.

— Но если мне кто-то её тронет, — я сказал очень тихо, но стражники прекрасно расслышали, — своими руками сдеру у него кожу со стоп и поджарю на огне. Понятно?

Они схватили её за руки и за ноги несколько осторожнее, чем за минуту до этого, и поволокли в сторону каменного домишки на другой стороне рынка. Она отчаянно плакала.

— А теперь ты, поп из грязи, — я посмотрел на настоятеля, который разумно не двигался с места, — можешь встать.

Он встал, отряхиваясь и оттирая мантию, что казалось делом безнадёжным, ибо он весь был вывалян в серокоричневой массе.

— Я подам официальную жалобу на ваши действия, инквизитор, — сказал он, и голос его даже не дрогнул. — Согласно статье двенадцатой закона о борьбе с колдунами…

На этот раз я пнул его прямо в лицо, и он полетел навзничь уже без передних зубов. Я соскочил с седла, грязь чавкнула у меня под подошвами, и наклонился над ним.

— Знаю, о чём гласит статья двенадцатая, — произнёс я, хватая его за бороду. Сейчас она у него была вся красной. Действительно, я выбил ему два зуба. — И все остальные. А ты должен на рассвете явиться на допрос этой женщины, понял? Как, скажем, представитель церкви. Я ясно выражаюсь?