Лорел Гамильтон - Дуновение холода

Доктор Санг пошел к двери, словно не мог уже нас видеть. Но на пороге задержался на секунду:

— Это точно был не фокус и не иллюзия?

— Клянусь, мы оба видели истинный образ будущего.

— И мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день?

Я помотала головой.

Я не сказку вам рассказываю. У вас будут дети, и она вас любит. Еще я думаю, что и вы бы ее любили, если бы самому себе разрешили любить — но от вас любовь потребует работы над собой. Любить — значит в чем-то утратить контроль над собой и над своей жизнью, а вам терять контроль не нравится. Никому не нравится, — добавила я.

Я улыбнулась, доктору, а Дойл сжал мне руку, и я ему ответила тем же.

— Есть люди, которым необходимо постоянно влюбляться — как пьянице необходимо вино. Им нравится накал новых чувств, а когда первый порыв любви и страсти уходит, они переключаются на следующего человека и думают, что та, прежняя любовь, была ненастоящая. В ней — и возможно в вас — я чувствую долгую любовь, любовь на годы. Любовь, которая знает, что первая обостренная чувственность — это не любовь. Это только верхушка айсберга.

— Знаете присказку насчет айсбергов, принцесса?

— Какую?

— При встрече с айсбергом проверь, не называется ли твой корабль «Титаником».

Кто-то из медсестер засмеялся, но я промолчала. Он переводил все в шутку, потому что был напуган до глубины души. Почему-то он себя убедил, что не может любить и медицину, и женщину. Что не может воздать должное сразу двум. Может, он и не мог, но…

Ко мне — к нам — подошел Рис, легонько обнял меня за плечи.

— Малодушный не завоюет прекрасную деву.

— А если он не хочет ее завоевывать? — спросил доктор Санг.

— Тогда он не малодушный, а дурак, — сказал Рис, смягчая резкость улыбкой.

Мужчины долгие несколько секунд смотрели друг другу в глаза. Наверное, что-то они так друг другу сказали или что- то поняли, потому что доктор Санг кивнул, как будто в ответ на сказанное. Рис ничего не говорил, я точно знаю, но у мужчин иногда совместное молчание говорит громче слов. Один из мужских секретов — это особое молчание. Женщинам его никак не понять, а мужчинам не объяснить.

Доктор Санг пошел к двери. До их с Рисом загадочного молчаливого диалога я бы отвела равные шансы на то, позвонит доктор своей цветочнице или нет. Но слова Риса — и не только слова — бросили камень на весы. Теперь я гадала только, позвонит он ей или явится без звонка.

Рис обнял меня и поцеловал в лоб. Я подняла к нему лицо. Он улыбался как обычно, чуть поддразнивая, но в единственном синем глазу выражение было совсем не обычным. Я припомнила миг, когда кольцо королевы впервые ожило у меня на пальце. Я увидела тогда призрачного младенца перед одной из стражниц Кела, а все мужчины в коридоре, где мы стояли, смотрели на нее так, словно в мире не было никого прекрасней. Все, кроме четверых: Дойла, Холода, Мистраля и Риса. Даже Гален смотрел на нее. Мне сказали потом, что только истинная любовь к кому-то другому освобождает от очарования кольца. С помощью кольца я нашла того из стражей, кто должен был стать отцом обещанного ребенка, и помогла паре соединиться. Все получилось. Месячные у нее прекратились и тесты были положительные. Первое зачатие у Неблагих сидхе с момента моего рождения.

Дойла я по-настоящему люблю и только чуть меньше люблю Холода. Мне вообразить страшно, что я расстанусь с кем-то из них. Мистраль был моим консортом в миг, когда ожило кольцо, так что на него магия кольца не действовала — он сам помогал ее творить. Но Рис должен был смотретьна ту сидхе. А он смотрел только на меня, а значит, он меня любит — и знает, что я его не люблю.

Народу волшебной страны ревность и чувство собственничества несвойственны, но истинная любовь, оставаясь безответной, заставляет страдать, и лекарства от этой боли нет.

Я подняла лицо навстречу его поцелую. Улыбка пропана окончательно, лицо Риса стало таким же серьезным, как единственный глаз. Он поцеловал меня, и я ответила на поцелуй. расслабилась и прильнула к Рису, я хотела, чтобы он понял, как он мне дорог. Понял, что он для меня не пустое место, что я его хочу. Даже сквозь одежду я чувствовала, как реагирует его тело.

Он отстранился первым, дыша с некоторым трудом

— Давай отвезем домой наших раненых, и закончим уже там, — сказал он с улыбкой.

Я кивнула — а как тут еще ответишь? Что сказать мужчине, когда знаешь, что разбиваешь ему сердце? Можно пообещать, что больше не будешь его огорчать, но я-то знала, что не пообещаю — не могу я перестать любить Холода и Дойла.

Холода я тоже мучила, ведь он знал, что Дойл занимает в моем сердце больше места. Если бы мы не были все так близки, я бы, может, скрыла что-то от Холода, но он теперь каждый раз делил со мной и с Дойлом моменты близости. Слишком много стало мужчин, чтобы оставаться с кем-то наедине. Но не только эта причина была важна. Холод как будто боялся, что если он оставит нас с Дойлом наедине хотя бы на одну ночь, случится что-то непоправимое.

Что делать, если разбиваешь кому-то сердце, а изменить ничего не можешь, потому что иначе разобьешь сердце себе?

Я пообещала Рису секс — объятием и поцелуем, и выполню обещание, но дала я его не из похоти. Наверное, в каком-то смысле меня вела любовь — но не та любовь, которой мужчина добивается от женщины.

Глава девятая

У выхода из больницы репортеры стояли стеной — кто-то им сказал. На шквал вопросов мы ответили молчанием, зато Дойла в инвалидном кресле они отсняли со всех сторон. Что Дойл согласился сесть в это кресло, показывает, насколько серьезны оказались его ранения. Другое дело Эйб: он в кресло уселся скорее из лени и потому, что любил внимание к своей персоне — хотя сидел он все же боком, чтобы не тревожить спину. Хафвин не удалось вылечить его полностью — за пределами наших холмов ее сила куда слабее действует.

Репортеры знали, из какой двери мы выйдем. Кто-то из персонала больницы принесет домой денежку в клювике — то ли нас направили к выходу, где ждали репортеры, то ли им сказали, из какой двери мы выйдем. В общем, кто-то на нас наварил малость.

Вспышки камер слепили глаза. Больничная охрана вызвала полицию заранее, и когда мы вышли, нас встретили еще полицейские вдобавок к тем двоим, что сопровождали нас сюда. После сеанса магии, устроенного мною для доктора, Кент и Брюэр стали меня несколько остерегаться, но обязанности свои выполняли — вышли вперед и помогли своим коллегам оттеснить толпу.

Один раз репортеры нажали и продавили линию полицейских — тогда мои стражи влились в линию и восстановили барьер. Кто-то из стражей брал соседнего копа или охотника за плечо — и человек выпрямлялся, словно прикосновение стража вливало в него храбрость и силу. Не помню, чтобы стражи раньше были на такое способны — а может, это новенькие? Что же такое я привела с собой из волшебной страны в мир людей? Даже я не знала наверняка.