Ольга Михайлова - Гибельнве боги

Голова его шла кругом от возникших вопросов.

Но что послужило толчком для Джанпаоло? Он истинно мог только продать душу дьяволу, ибо, несмотря на его еще юношескую порочность, ребенком Винченцо помнил, что Джанпаоло был католиком, иногда, в покаянные минуты, даже ревностным. Как он мог стать адептом сатаны? Он не мог распорядиться состоянием, но проценты с восьмисоттысячного капитала составляли сорок тысяч в год. И ему не хватало? Поэтических амбиций у Джанпаоло не было, это Винченцо знал. Мужские проблемы или блудные забавы? Нет, покачал головой он, слишком мало. По сути, сатанизм — это не гедонизм и не идеология поклонения злу, это просто отсутствие внутренних сдерживающих начал, крайний цинизм. Вот этого у дядюшки было в избытке…

Но почему все эти философы-сатанисты, демонопоклонники и прочие чертослужители нуждаются в нем? Почему бы не продать душу дьяволу и не получить искомые дары напрямую? Впрочем, Нардолини обронил, что не у всех это получается… Интересно, почему?

Тут его мысли прервали. На пороге появился Луиджи и доложил хозяину о визите банкира Карло Тентуччи. Джустиниани встал, приветствуя гостя, одновременно впервые пристально вгляделся в лицо пришедшего. Он уже научился вычленять порочность самых аристократичных лиц, а встречи нынешним утром и вовсе исказили его восприятие.

Карло Тентуччи было около тридцати пяти. Лицо его, несмотря на проступающую еврейскую кровь, носило печать чего-то восточного, арабского. В жгуче-черных волосах на висках серебрились едва заметные седые нити, темные умные глаза всегда были чуть прищурены. Надень белый тюрбан — и его не отличить от бедуина. Джустиниани знал, что Тентуччи женат и имеет двоих детей, как-то он видел его гуляющим в парке с женой, невысокой толстушкой с миловидным личиком.

Банкир скупо поведал ему о текущем счете, рассказал о перечислении денег Марко Альдобрандини, передал забавную сплетню о герцогине Черни. Бедняжка, помешанная на своей родословной, выяснила, что ее предком был римский вольноотпущенник. Она упала было в обморок, но ей объяснили, что если сегодня кто-нибудь может доказать, что является потомком последнего раба нероновой эпохи, он будет не плебеем, но украшением римской аристократии…

Потом банкир осведомился о синьорине Авильяно. Джустиниани вздохнул.

— Вы не знаете приличного молодого человека в обществе?

— Жениха для синьорины Джованны?

Винченцо кивнул. Тентуччи задумался.

— Есть несколько довольно приличных юнцов, но им просто рано жениться, а те, кто провели последние пять-семь лет в обществе, становятся откровенными мерзавцами. Самый приличный — племянничек Чиньоло Элизео, бывший любовник Ипполиты Массерано, и ваш приятель Оттавиано Боргезе.

— Прелестно, — усмехнулся Джустиниани.

— Я к тому, что остальные еще хуже, — пояснил, сдерживая улыбку, Тентуччи, — о Рокальмуто и говорить нечего, сами знаете, Энрико Петторанелло… Ходят упорные слухи, что он совратил свою же сестрицу. Джузеппе Личчио, он сейчас в Милане, имеет явную склонность к детишкам, за что неоднократно бывал даже бит. Убальдини — распутник, картежник, подлец. Есть Гаэтано Перголези и Беато Габриели, два одинаково лощеных, почти не отличимых друг от друга юнца, я, во всяком случае, их постоянно путаю. Там говорят о блудных похождениях. Я же говорил вам, ваш дядя, если желал крестнице блага, мог подлинно хотеть ее брака с вами, он хорошо знал людей из общества. Там порядочные люди редки.

— Да уж, если Боргезе — один из лучших, то выбор и впрямь ограничен. Он, как я понял, ухаживает за пятьюдесятью тысячами синьорины Одескальчи?

— Его финансовые дела расстроены. Смерть отца оставила ему только долги. Все, что у него есть, перезаложено уже дважды. Брак с синьориной решает его проблемы, при этом, — Тентуччи почесал нос, — пятьдесят тысяч есть и у Розамунды Чиньоло, и у Джулианы Петторанелло, и у Марии Убальдини. Чего бы проще, особенно с дочкой маркиза-то? Он готов отдать ее за чёрта. Но мессир Боргезе, похоже, выбрал синьорину Одескальчи. Правда, взаимности там нет.

Джустиниани улыбнулся и задумчиво спросил.

— Скажите, Карло, вы живете в мире, где все покупается и продается…

— Не все, — перебил его, покачав головой Тентуччи, — только ликвидные вещи. Но попробуйте продать кому-то груз своих ошибок и неудач, дурные воспоминания, зловещие сны… никто не купит, уверяю вас.

— Разумеется, но если бы вам подвернулась возможность продать душу дьяволу, что бы вы взяли взамен?

Тентуччи резко поднялся. Лицо его напряглось и потемнело.

— Странно. Этот вопрос мне уже задавали.

— Кто?

— Ваш дядя. Семь лет назад. В этой самой комнате.

Джустиниани тоже встал.

— И что вы ответили?

— Он был моим клиентом. У банкиров не принято посылать клиентов к чёрту, но я постарался как можно яснее объяснить ему, что я всего только банкир. То же самое мне хотелось бы донести и до вас, Винченцо.

На лице Джустиниани проступила тень интереса. Он вспомнил, что в ларце вольта Тентуччи не было.

— Вы же… выкрест, да? Католик? — Джустиниани давно заметил у Тентуччи запонки со странными арамейскими символами — платиной на золоте, кроме того, стороной слышал, что банкир происходил из старого рода раввинов и талмудистов.

Тентуччи явно не хотел отвечать, но все же сказал.

— Нет, крестился еще дед.

— Я вижу, вам претят мои вопросы, Карло, но мой интерес непраздный, уверяю вас. Есть нечто, что заставляет меня задавать их и искать ответы…

Банкир смерил его подозрительным взглядом.

— Джанпаоло Джустиниани считался основателем небольшого кружка избранных под скромным названием «Occulta Philosophia». — Джустиниани при этих словах напрягся и закусил губу, ибо совпадение действительно было странным. — Из того, что я слышал в обществе, мне показалось, что влияние его было значительным. Я же старался держаться от него подальше: вокруг него ходили дурные слухи, а я не люблю неприятности. Их, конечно, и так не избежать, но я стараюсь не усугублять житейские сложности еще и собственными глупостями.

Джустиниани неожиданно подался вперед и впился глазами в лицо Тентуччи.

— Стало быть, общение с дьяволом вы считаете глупостью? Потому что это, по-вашему, невозможно или… опасно?

Банкир не смутился.

— Не знаю. Грань между возможным и неосуществимым обычно ясна. Я могу дать ссуду, но взмахнуть руками и взлететь не могу. Есть вещи менее определенные, они заложены в нас, но неизвестны нам самим. Я недавно узнал, что у меня бельканто. А ведь до этого прожил тридцать пять лет — и не помышлял об этом. Но я все равно не певец, а банкир, и привык просчитывать степень прибыльности ссуды и оценивать риск любой сделки. Но сделка с дьяволом? Здесь я оценить ничего не могу. Я не знаю, бессмертна ли моя душа. Если нет — сделка выгодна. Если да, — Тентуччи покачал головой, — убыточность очевидна. Ну, а так как залога бессмертия нет, но при этом дьявол — существо в некотором роде всё-таки инфернальное, то я отказываюсь от сделки, полагая ее излишне рискованной, — тон Тентуччи был тверже металла.