Артем Тихомиров - Приход ночи

С правым глазом случилось то же самое. Память зафиксировала окровавленные пальцы и кирпичную стену — последнее, что я видела.

Я не могла даже попросить моего палача не делать этого. Сознание ушло из меня только когда второй глаз, оставив полосу крови на бедре, шмякнулся на пол, который похититель недавно подмел.

Потом я все пыталась себе представить, как сижу, а из моих глазниц бегут кровавые ручьи, что грудь, живот и промежность тоже багрово-алые.

Кровь течет на пол через дыру в сиденье. Бродяга был прав на сто процентов.

Я очутилась во влажной кошмарной тьме, где был только запах крови. Боль придет позже. Та, что хуже смерти.

Часть II. Ненависть

Глава четырнадцатая

На кухне включился холодильник, загремел. Я прислушалась к его голосу, и он мне напомнил что-то, от чего хотелось плакать. Правой рукой я нащупала шаль, лежащую на диванной подушке. Погрузив пальцы в пушистую шерсть, потянула ее на себя. Мне было холодно и противно. Лучше всего укрыться с головой и вдыхать теплый воздух, представляя себе, что ты где-то под землей, в недостижимом, тайном месте.

Я всегда могу состряпать себе надежное убежище — или убедить себя, что оно надежно. У меня большие способности к самообману. Мама верно говорила, что я фантазерка и стараюсь стереть грань между реальностью и вымыслом. За последнее время я создала много иллюзий, которые помогали мне жить. Я боролась сама с собой, не всегда понимая, для чего это надо. Теперь я просто жила. Спроси меня тогда, в чем смысл, я бы не сумела ответить.

Укрывшись шалью с головой, я продолжала лежать на диване. Ноги подтянуты к груди, руки обнимают голову. Я прислушиваюсь. Таня не знает, что так я провожу многие часы, в пограничном состоянии между сном и бодрствованием.

Холодильник замолкает, и теперь до моего слуха доходит тиканье настенных часов, знакомое. Уютное. Нюся бродит по кухне, обследуя собственную территорию. Ее лапы ступают неслышно, но меня обмануть этим нелегко. Я знаю, куда они идет и что делает.

Через минуту на меня наваливается это. Я сжимаюсь в комок, кусаю губы и уговариваю себя не выть, не выть ни в коем случае. Неужели это так трудно?

Трудно, да.

Невозможно.

— Ее нет сейчас.

— А когда будет, не подскажете?

— Ну вечером, часов после шести. Может быть в семь, — сказала я в трубку какой-то женщине.

Она замолчала, дыша в микрофон. Ищет какие-то мысли, чтобы задать новый вопрос.

— А ее сотовый не можете дать?

— Нет. Только после разрешения. В крайнем случае, могу передать.

Под моими пальцами всегда готовый к применению блокнот и ручка. Таня говорит, что когда я пишу, получается неплохо. Видимо, у меня есть чувство соразмерности.

— Я тогда вечером перезвоню, — сказала женщина и отключилась.

Положив трубку на рычаг, я долго не убирала пальцев. Мне хотелось кому-нибудь позвонить. Я искала в голове номера телефонов и имена, но все они сейчас ни о чем мне не говорили. Образы в памяти утратили живость, став бледными отпечатками на запотевшем стекле.

Тоска была невыносимой. Я жила с ней долго, и мы так и не могли поладить. Она слишком многого требовала от меня, ей нужна была моя душа. Я четко осознавала, что не стала нужна никому после моего освобождения.

Исключение составляла Таня. Без нее я бы умерла. Или сидела бы в психушке.

Я убрала руку с телефонной трубки. Встала с края дивана. Захотелось пить. До кухни десять шагов, один поворот направо. Я прекрасно ориентируюсь дома у Тани — теперь это и мой дом тоже — могу найти что угодно с закрытыми глазами… Хм, в моем случае это довольно жуткий каламбур.

Открыв холодильник, я достала оттуда пластмассовую канистру с виноградным соком. Автоматически, не думая, потянулась к сушилке, достала свою кружку. Налила сок, половину, проверив уровень указательным пальцем.

Снова то чувство. Будто что-то упущено. Невыносимое чувство. Это гложет меня постоянно, превращаясь в манию. Надо о чем-то думать, анализировать, пока не поздно, но я не знаю, о чем думать, и мечусь из стороны в сторону.

Успокойся. Я прислонилась к дверце холодильника спиной и сделала два глотка.

Скоро так я просто сойду с ума. Депрессии следуют одна за другой, и каждая следующая кажется тяжелей предыдущей. Таня пичкает меня какими-то лекарствами, но они помогают ненадолго. Нельзя жить на одних таблетках, это я понимала, однако отказаться от них пока была не в состоянии. Мои фантазии и таблетки — единственное, что отделяет меня от моря ужаса, на берегу которого я стою.

Впрочем, я неблагодарная дрянь. Таня так много сделала для меня, что я не имею права отрицать ее роль в моем спасении. И в дальнейшем. Иногда я думаю, что пришлось вынести ей в период после того, как меня нашли.

Я не хотела бы оказаться на ее месте. Я знала, что не смогла бы ничем помочь подруге… нет во мне нужных сил и крепости, нет одержимости и желания драться…

Я — ничтожество. Никакого права находиться здесь у меня нет.

Поставив пустую кружку в раковину, я пошла в спальню и там забралась в шкаф, чтобы одеться потеплее. Ноябрь месяц — самый паршивый в году, мне ли не знать. С отоплением опять проблемы, батареи почти не греют, поэтому в квартире прохладно. Меня постоянно знобит. Покопавшись на полках, я нашла старые Танины джинсы, предназначенные для дома. Стянув свои спортивные драные брюки, я надела эти джинсы с таким чувством, будто ворую их. Еще отыскались шерстяные носки. У меня дрожали руки, когда я натягивала. Я мысленно просила у Тани прощения. Это, похоже, входит в привычку. Таня никогда ничего не скажет по поводу того, что пользуюсь чем-то, ей и в голову не придет меня упрекнуть. Другое дело — я сама. Я самый жестокий палач для самой себя. Стоя у шкафа и вдыхая запах чистой одежды, я подумала о самых своих жутких днях. Вспоминать не хотелось. Тогда меня накрыла волна страха, горечи, боли и униженности. Не подай Таня мне руку помощи, где я была бы сейчас, неизвестно.

Я надела толстовку с капюшоном, натянула его на голову и отправилась за таблетками снотворного. Они лежали на там, где и все лекарства, на подоконнике в большой комнате. Привычные две. Мне их хватит проспать до прихода Тани, забыться, отключиться от всего.

Пустая квартира, звуки. Тьма перед глазами. Тьма вокруг. Навечно.

Ночь приходит и остается навсегда. От нее не спастись.

Проглотив таблетки, я снова легла на диван, на этот раз укрывшись пледом. Нюся устроилась рядом. Помурлыкав, кошка уснула. Следом за ней и я.

У меня не было воспоминаний о том, что произошло после того, как я лишилась глаз. Либо память выбросила наиболее травмирующие эпизоды, либо просто ничего не сохранилось. Я ведь была под наркозом, а еще через какое-то время мне вообще пришлось забыть обо всем. По мере того, как сходило на нет действие препарата, боль усиливалась. Там, где были глаза, вращались два раскаленных сверла, ввинчивающихся в мозг. Я состояла из одной боли. Не было ни мускулов, ни костей, ничего, только боль. Я кричала, это помню, но губы склеивал скотч, поэтому издавать я могла лишь мычание. Невидимка на какое-то время исчез, оставив меня одну.