Стивен Кинг - ОНО

Он беспомощно дернулся, будто вышел в дождь без галош и подхватил сильный насморк.

— Эдди, пожа-а-а-луйста!

Мира снова заплакала. Слезы были ее последним оплотом — совсем как у его матери: тихое парализующее оружие, превращающее фатальный звон доспехов в кротость и нежность.

Не то чтобы он всерьез вооружался — грозный вид ему вовсе не шел.

Слезы для его матери были не только обороной; с их помощью она нападала. Мира, правда, редко пользовалась слезами столь бессовестно… но так или иначе, Эдди полагал, что Мира решилась использовать это оружие… и небезуспешно.

Этого он не мог допустить. Слишком легко себе представить, как одиноко ему покажется в кресле поезда, идущего на север, к Бостону, сквозь тьму, с чемоданом на сетке над головой, с аптечкой между ног и со страхом в груди. Слишком легко пожалеть себя и позволить Мире провести его наверх и проявить любовь к нему с аспирином и спиртовым растиранием. И уложить его в постель, где они будут (или не будут) заниматься любовью.

Но он обещал. Дал клятву.

— Мира, слушай сюда, — произнес он намеренно сухим, невыразительным голосом.

На него глядели два широко раскрытых мокрых глаза. Как-то все же надо объяснить ей звонок Хэнлона и что его, Эдди, ждут.

Однако совершенно неожиданно с его губ слетело нечто, имеющее — для жены, естественно — значительно больший смысл.

— С утра первым делом сходишь в офис. Поговоришь с Филом. Объяснишь, что мне срочно надо было ехать, затем поедешь к Пачино…

— Эдди, я не смогу! — запричитала она. — Это же звезда! Я могу заблудиться, а он раскричится на меня, я знаю, он обязательно раскричится, они все кричат, когда водитель собьется с дороги… и я… и я расплачусь… и может случиться… Эдди… Эдди, ты должен остаться дома!

— Прекрати ради Бога!

Она отпрянула, обиженная. Несмотря на то, что Эдди прихватил аспиратор, не видно было, чтобы он собирался использовать его. Эта слабость может обернуться против него.

«Господи Боже, если Ты есть, поверь мне — я вовсе не хочу причинять вреда Мире. У меня нет намерения бить ее, даже ругаться с ней. Просто я дал клятву, мы все поклялись на крови, Господи, помоги мне сделать это…»

— Не кричи на меня, Эдди, я теряюсь, — прошептала она.

— Мира, я сам ненавижу, когда должен делать это, — отчеканил он; жена вздрогнула.

«Ну вот, Эдди, ты опять задел ее. А теперь почему бы тебе не погонять ее по комнате?»

Вдруг — вероятно при мысли «погонять» — ему представилось лицо Генри Бауэрса — впервые за эти годы, и это отнюдь не принесло спокойствия. Напротив. Он на секунду зажмурился.

— Ты не заблудишься, и он не накричит на тебя. Мистер Пачино — понятливый джентльмен. — Эдди в жизни не возил Пачино, но его вполне удовлетворяло, что по крайней мере половина из сказанного Мире звучит правдиво. Бытовало мнение, что практически все знаменитости имели дурные наклонности, но Эдди вполне достаточно покатал их на своем веку, чтобы видеть, что это не так. Были, конечно, исключения, и в большинстве случаев совершенно непотребные. Он горячо надеялся, что Пачино не окажется в их числе.

— Не может быть, — недоверчиво протянула Мира.

— Может. Он такой.

— Откуда ты знаешь?

— Деметриос дважды или трижды отвозил его на Манхаттан, — без запинки протараторил Эдди. — Он говорил, что мистер Пачино расплачивается пятидесятидолларовой купюрой.

— Пусть это будет даже пятьдесят центов, лишь бы он не кричал на меня.

— Мира, это как раз-два-три. Раз — ты подъезжаешь завтра в семь к Сент-Риджису и везешь его к «ABC». Там перезаписывают последний акт пьесы, где он занят — не помню, как называется. Два — около одиннадцати забираешь его обратно в Сент-Риджис. Три — возвращаешься в гараж и ставишь машину.

— И это все?

— Все. Ты можешь проделать это стоя на голове, Марти

Обычно ей доставляло удовольствие, когда он звал ее так, но на этот раз она лишь коротко взглянула на него с болью и какой-то детской серьезностью.

— А вдруг ему захочется пообедать не в отеле? Или выпить? Потанцевать?

— Вряд ли, но если захочет — свози. А если он выразит желание остаться где-нибудь на ночь, позвони Филу Томасу по радиотелефону после полуночи. Он пришлет тебе замену. Я как-то попал в ситуацию, когда никак не мог отделаться от клиента, и два парня с подмены были больны, а Деметриос в отпуску и еще один имел твердый заказ. Но ты-то, конечно, проснешься утром в своей постельке, Марти. Я абсолютно в этом уверен.

Жена не отреагировала на последнюю фразу, произнесенную игривым тоном.

Он закашлялся и наклонился вперед, уперев локти в колени. «Не сиди в такой позе, — немедленно принялся нашептывать призрак матери. — Эдди, ты портишь осанку; твоя поза затрудняет работу легких. У тебя очень слабые легкие…»

Он инстинктивно выпрямился.

— Я надеюсь, что это единственный случай, когда мне придется вести машину, — почти простонала она. — За эти два года я превратилась в такую лошадь, и все платья так ужасно сидят на мне…

— Один-единственный раз, уверяю тебя.

— Кто звонил тебе, Эдди?

Все. Окончен бал, погасли свечи. И не надо искать ответ на этот сакраментальный вопрос — с улицы уже донесся гудок заказанного такси. Эдди почувствовал облегчение. Они минут пятнадцать проговорили о Пачино вместо Дерри с Майком Хэнлоном, Генри Бауэрсом и всем остальным. Вот и прекрасно. Ему совершенно не хотелось говорить об этом. А теперь и не надо.

— За мной приехали, — встал Эдди.

Жена поднялась так стремительно, что наступила на подол ночной рубашки и чуть не упала. Эдди поддержал ее, даже не успев усомниться в разумности: все же лишние сто фунтов.

И вновь было пущено в ход последнее средство: слезы.

— Эдди, ты должен сказать мне.

— Я не могу. Нет времени.

— У тебя никогда не хватало его на меня, Эдди.

— Сейчас точно нет. Совершенно. Я годами даже не вспоминал об этом. Человек, который звонил, был — и есть — мой старый друг. Он…

— Ты заболеешь, — переключилась она, сопровождая его до прихожей. — Я знаю, это может случиться в любой момент. Позволь мне поехать с тобой, Эдди, я смогу позаботиться о тебе, а Пачино возьмет другое такси, это ведь не убьет его, верно? — Голос Миры окреп, в нем появились нотки неистовства, и, к ужасу Эдди, он вновь стал напоминать ему голос его матери — в последние месяцы перед смертью. (Он даже представил ее — старую, необъятную и безумствующую.) — Я буду растирать тебе поясницу и прослежу, чтобы ты вовремя принимал порошки… Я… буду помогать тебе… и не буду докучать, если тебе не захочется мне всего рассказывать… Эдди… Эдди, ну пожалуйста, не уходи! Пожа-а-а-луйста!