Евгений Прошкин - Катарсис ефрейтора Тарасова (сборник)

– Что вам надо? – спросил он.

– Не волнуйся. Ты, вероятно… Ах, ну конечно! Я должен был предвидеть. Извини, ладно?

«Мошенник», – сообразил Антон.

– Ты дверь хорошо закрыл? – осведомился незнакомец. – На два оборота? Или… а, июль же… Если июль – тогда на один.

От этих слов Антону стало не по себе. Пару месяцев назад в замке что-то тренькнуло, и теперь он действительно вращался не на два оборота, а только на один. Давно надо было заменить, да всё как-то не до того…

«Плохо дело, – подумал он. – Зачем впустил, дурень?»

– Ждешь объяснений, – констатировал седой.

– Жду, когда вы уберетесь.

Происходящее тяготило Антона настолько, что он был бы рад и наихудшему исходу, лишь бы всё закончилось побыстрее.

– Понимаешь, Тони… – мужчина сделал паузу, проверяя его реакцию. – Для начала мне нужно добиться, чтоб ты мне поверил.

– Кто вы такой?

– Гм… Это и есть то самое, во что ты не поверишь. Но тебе придется, – он ухмыльнулся и полез во внутренний карман.

Седой достал руку раньше, чем Антон успел испугаться. В руке был не нож и не пистолет. Паспорт.

– Открой и посмотри.

Антон механически взял документы – паспорт как паспорт, ничего особенного. Потрепанный. На третьей странице стояло: «Соболев Антон Алексеевич».

– Так мы с вами тезки, – сказал он. – Очень приятно. Ну и что дальше?

– Полные тезки, – уточнил субъект. – И еще однофамильцы.

– Из этого следует, что вы будете у меня жить, – предположил Антон, садясь напротив и двигая к себе чашку.

– Липтон?.. – спросил тезка и однофамилец, рассмотрев бирку на пакетике. – Помню, был такой. Помойка, а не чай. Нет, жить я у тебя не собираюсь, – добавил он, подумав. – Ты читай внимательно.

Даты рождения тоже совпадали. День, месяц и год. Его – и мужика в плаще, которому, как ни крути, а меньше полтинника не дашь.

Рядом была наклеена цветная фотография гостя. Над ней – подпись. Его, Антона, мелкая закорючка.

Антон перечитал: «Соболев Антон Алексеевич». На первой странице было написано следующее: «Паспорт гражданина Славянского Союза».

– Меняли их, паспорта, – сказал тезка. – Когда мы с хохлами объединились.

– А белорусы что же? – невпопад спросил Антон.

– Белорусы? Так с ними уж давно!.. Это Украина до шестнадцатого артачилась. До две тысячи шестнадцатого, – пояснил он. – На днях десятилетие отмечали.

– Ага…

Антон посмотрел ему в глаза и швырнул паспорт на стол.

– Ищи дурака в зеркале, понял?!

– Не надо, Тони. Так в тюрьме говорят, – погрозил пальцем седой. И ни капли не смутился.

– Значит, ровесники, – кивнул Антон. – Для тридцати лет выглядишь ты неважно.

– Мне не тридцать, – возразил он.

– Так мы же оба родились в семьдесят шестом! – воскликнул Антон весело и нервно. – У тебя же написано!

– Да. Но я на двадцать лет старше. Мне сейчас пятьдесят. В смысле – тебе. Мы с тобой – одно и то же, только из разных времен.

Антон расхохотался.

– Небось, Вовчик!.. Розыгрыш затеяли? Молодцы… Или Сашок? Кто? Слушай, мне даже жалко, что я вас так быстро… Это действительно могло быть забавным.

– Я и не надеялся, что ты поверишь сразу. Да… Александр ни при чем, мы с ним давно не общаемся. А Вовка… так он умер. Четыре года назад.

Антон по инерции всё еще досмеивался, но в груди вдруг что-то сжалось.

– Вовка?!

– В две тысячи двадцать втором. Рак… Давай-ка я тебе кое-что покажу.

Седой снял плащ и небрежно бросил его на стол.

Антон, раскрыв рот, следил за тем, как гость расстегивает пуговицы на рубашке.

– Эй, эй! Вы ничего не перепутали? – опомнился он. – Вовчик что, совсем свихнулся? Кого он ко мне прислал?

– Ужасно пошло, но ничего другого не остается. Телесный осмотр.

Тезка повернулся спиной и указал большим пальцем на левую лопатку. Под ней находилось крупное родимое пятно. Точь-в-точь как у Антона.

– И это… – он согнул правую руку и продемонстрировал светлый крестообразный шрам.

Антон против воли пощупал свой локоть. У него после перелома остался такой же. И щупать нечего – прямо на локте, белым крестом.

– Еще есть на ноге, – сказал седой. – В детстве мы любили на стройку заходить. Прыгнул неудачно, пяткой на арматуру. Я разуваться не буду, лень. Лучше расскажу что-нибудь. Например, как я… то есть ты… летом в деревне полез в баню…

Антон побледнел. Было с ним такое. По стройке погулять – святое дело. А в двенадцать лет хотел голых женщин увидеть и приставил к окну чурку для колки дров. История тогда вышла забавная, но знали о ней немногие.

– А хочешь про кошку? – резко спросил тезка. – Про ту кошку, во дворе. До сих пор забыть не могу…

– Прекрати! – Антон зажмурился и, медленно выдохнув, открыл глаза. Гость не исчез, он всё так же сидел в углу, поигрывая биркой от чайного пакетика.

Антон взял сковороду и, отлепив от жирного дна «Экстру-М», переставил ее на плиту – теперь уж было не до яичницы. Газету он собирался бросить в мусорное ведро, но, вспомнив, что оно переполнено, положил обратно на стол. И тяжело вздохнул. Ему бы хотелось, чтобы всего этого не было, чтоб к нему никто не являлся, ничего не говорил, ничего не показывал. Хотелось промаяться до вечера у телевизора, выкурить полторы пачки и с больной головой лечь спать. И завтра – тоже. И послезавтра. А потом отпуск кончится, и он пойдет на работу. И всё будет нормально, как должно быть. Без всяких там пришельцев.

Пришелец надел рубашку и начал застегивать пуговицы, затем взял плащ, но передумал.

– Да, лето в том году было убийственное…

Нет. Нормально уже не будет.

– В каком «том»? – спросил Антон.

– В шестом. В две тысячи шестом. А, ну да… В этом году, в этом…

У соседей за стенкой надсадно ревел бачок. На стройке через дорогу гудел, передвигаясь, башенный кран. На столе стоял подернувшийся блестящей пленкой «Липтон». Антон Соболев, седой, статный, грустно смотрел на Антона Соболева – молодого, ошарашенного. С лестницы доносился исступленный лай дурной собаки. Всё это казалось единым, монолитным, и Антон был уже не в силах разделить окружающий мир на правду и не-правду.

Он повернулся к раковине и тлеющим концом сигареты поймал сорвавшуюся с крана каплю.

– Что ж… Будем считать, познакомились.

Соболев-старший не был похож ни на отца, ни на мать. Родители Антона часто спорили, в кого он пошел. Теперь он видел: в себя. В себя самого. Через двадцать лет его волосы приобретут стальной оттенок и чуть отступят назад, из-за этого лоб станет выше и благороднее. Нос укрупнится и покроется маленькими оспинками. Под глазами образуются аккуратные мешки, как раз такие, чтоб добавить взгляду мудрости.