Алексей Курганов - Бродяга

Итак, со строптивой девчонкой хотели — просто жаждали расправиться, и вдруг она сама дала им в руки козырь, да еще какой! Кое-кто помнил, как однажды она вернулась домой только к утру с синяком под глазом, вся трясущаяся и испуганная. Расспросами от нее ничего не добились. А полтора месяца спустя районная акушерка сообщила в школу, что Наташка сделала аборт. Выслушав весть, директриса едва ли не радостно прошипела: «Доигралась наконец!» В тот же день вся «общественность» была мобилизована и проинструктирована на дальнейшие действия. Когда Наташка, слабая и похудевшая, рискнула вновь заявиться в школу, классная руководительница торжественно взяла ее за руку и отвела на общешкольное собрание, посвященное «аморальному поведению некоторых учениц». Напрасно Наташка старалась защититься, объяснить, что ее изнасиловали, и что она может назвать имя насильника, судилище было открыто. Директриса, потная от злости, трясла в воздухе рукой и ее палец тыкал чуть ли не в лицо Наташке — «позору нашей школы». К этому моменту классная руководительница успела заручиться поддержкой пионерско-комсомольского актива. Наташку осудили дружно. От нее отвернулись — деревня не город, на такие вещи здесь еще обращают внимание. Во всем поселке не нашлось ни одного человека, сказавшего хоть слово в защиту попавшей в беду восьмиклассницы. Родители, разумеется не в счет (от них она свое получила еще раньше). Поскольку позор все равно был раскрыт, подали в суд. И хотя медэкспертиза подтвердила «факт изнасилования» и прежнюю ее невинность, Наташку исключили из комсомола, в школе ей тыкали почти на каждом уроке, ходить туда она перестала, из-за чего ее сходу поставили на учет в милиции. Насильник, местный шофер, на суде заявил что, дескать, с Наташкой у него все было по согласию: сама соблазнила, возбудила до нестерпимого, а потом начала брыкаться. Вот он и подумал, что она просто капризничает, сделал свое… Его выслушали, прочитали Наташкину школьную характеристику (директриса красок не пожалела), справку, что она стоит на учете, и решили дело закрыть.

На этом месте Петр Семенович замолчал.

— Ну и что было дальше? — подтолкнул я его.

— Дальше… А дальше Наташка повесилась. Не стало Наташки… — с нажимом тяжело произнес он.

Смысл сказанного с трудом дошел до меня. Когда я вник в суть, у меня вырвалось глупое:

— А как же так? — на что Петр Семенович исподлобья глянул на меня, с упреком, и закончил:

— Ты не бойся. Тебя она не тронет. А вот всем, кто был в этом деле замешан, несладко пришлось. В живых почти никого не осталось. Ты спрашивал, что у нас происходит? Да вот это самое, пятый год уже. Не может она никак успокоиться, так и ходит. Все такая же, как в свой последний день…

И он рассказал о том, что я уже слышал: поведал печальную статистику «Наташкиной мести».

Я поверил во все, кроме самых последних слов. Это не Наташка вложила своему насильнику в руки ружье, чтобы он нажал ногой на курок, не она заставила директрису школы выпить серную кислоту, классную руководительницу — наглотаться снотворных, а акушерку — ввести себе смертельную дозу морфина. Она просто пришла к ним, и простила, перепоручив их судьбы куда более страшному судье — проснувшейся и изголодавшейся совести… Понятно было и окружавшее ее молчание — слишком личное, интимное, будила в людях Наташка.

Эх, Наташка, Наташка! Даже когда взрослый человек уходит из жизни — это страшно. А когда подросток, почти ребенок? Для такой ли судьбы произвели тебя на этот свет, жестокости которого ты не выдержала? Всеми отвергнутая, несчастная Наташка… И после этого ты еще готова этот мир защитить! Я бы не смог. Даже сейчас я только близок к пониманию твоей страшной мудрости и… — не знаю, как это назвать — благородства? Святости? Или чего-то третьего, чему нет названия в человеческом языке… Маленькая Наташка, купившая своей жизнью право прощать, чтобы сделать отвергший ее мир хоть немножко лучше.

Я не стараюсь гадать, куда она ушла, выполнила ли свое брошенное обещание или просто ушла туда, куда однажды уйдем все мы. Я знаю одно, с этого момента мне не суждено успокоиться. Тем более я не смогу никого осудить, даже если это будет необходимо. Да и может ли это быть необходимо? Наташка, я постигаю твои азы! И я навсегда унесу ее образ с собой: Наташка навсегда останется для меня той худенькой фигуркой, смело плывущей против течения…

Виктор Потапов

ПЯТНО

Фотограф пришел в среду, после шестого урока. А два часа спустя несчастный случай уложил Жеку Яковлева в больницу. Славка узнал обо всем лишь на следующий день, в школе, и не сразу догадался связать эти события.

О том, что случилось с Жекой, рассказал Сашок, он сам видел. Перед историей рассказал. Потом начался урок, кого-то спрашивали, кому-то делали замечания, но Славка пропускал все мимо ушей — думал о Жеке. У НЕГО, НАВЕРНО, ЧЕЛЮСТЬ СЛОМАНА, сказал Сашок. Поделом, не будет предавать. И все-таки… глупо как-то. Будто по заказу. По заказу его, Славки.

Они дружили с первого класса — Жека, Сашок, Славка и Майкл — Мишка Боев. Майкл в их компании главный, он на год старше. Вместе играли в войну, вместе пугали по вечерам прохожих, вместе ходили на рыбалку. Все вместе, хоть и жили в разных концах города: Майкл за рекой, Сашок с Жекой на Советской, в пятиэтажных, а у Славкиных родителей был свой деревянный дом с огородом, неудобно примыкавшим к складу деревообделочного завода — самого большого местного предприятия. Срывающийся бас гудка этого завода был слышен даже в близлежащих деревнях. Четыре раза в сутки, хоть часы проверяй: в восемь утра, в полдень, в четыре и в полночь.

КАК РАЗ ЧЕТЫРЕ ГУДЕЛО, КОГДА ОН РАСКАЧИВАТЬСЯ НАЧАЛ.

Фраза, случайно оброненная Сашком, вертелась в мозгу, перекатывалось, точно нерасколотый грецкий орех во рту. Сбивала с мысли. И С КАЧЕЛЕЙ, подумал вдруг Славка.

Он живо представил, как все произошло. Чересчур живо. Увидел расшатанные железные качели, с которых прыгали Сашок с Жекой. Это очень здорово прыгать, с качелей. Волнуясь, сжимать холодные трубы, на которых крепится толстая доска-сидение, сжимать до боли в суставах и нестись навстречу ветру, он свистит в ушах, слышишь? И сладко замирать от ужаса, когда сидение на миг застынет на самой большой высоте, словно отдыхая перед тем, как снова ринуться вниз. Раскачавшись сколько можешь, надо вовремя разжать руки — и воздух подхватит тебя, окунет на несколько мгновений в невесомость и вдруг швырнет в мягкий песок — если повезет и ты долетишь до песочницы. Или чуть ближе, на вытоптанную землю, и тогда ты отшибешь ноги. Чтобы получился хороший прыжок, надо вовремя разжать руки.