Дэн Симмонс - Песнь Кали

Плоть по-прежнему оставалась мертвенно-бледной, но теперь ступня Кали опустилась на тело, принадлежавшее, как стало очевидно, мужчине. Оно было обнаженным, как и раньше,– с цветами, разбросанными по лбу, сажей, размазанной над глазницами,– но на том месте, где за несколько секунд до этого виднелась лишь гнойная масса, теперь лежал дряблый член. Лицо еще не обрело формы – на нем по-прежнему не было ни губ, ни век, ни носа,– но в его выражении угадывалось нечто человеческое. Выемки на лице теперь заполнились глазами. Открытые язвы покрывали белую кожу, но осколки костей уже не торчали.

Я зажмурился и вознес молитву без слов – какому божеству, не помню. Судорожный вздох Санджая заставил меня снова открыть глаза.

Труп дышал. Воздух со свистом прошел через открытый рот, и грудь мертвеца поднялась раз, другой, а потом с хрипом заколыхалась в стесненном ритме. Вдруг тело одним плавным движением приняло сидячее положение. Медленно, в высшей степени благоговейно, бывший мертвец поцеловал безгубым ртом подошву ступни Кали. Затем он вытащил ноги из-под основания статуи и, пошатываясь, встал. Лицо повернулось прямо на меня, и я разглядел щели и складки влажной плоти там, где когда-то был нос. Он шагнул вперед.

Я не мог отвести взгляда, пока высокая фигура деревянной походкой преодолевала три шага, разделявшие нас. Утопленник навис надо мной, скрыв от взгляда богиню. Теперь я видел лишь ее удлиненное лицо, выглядывавшее из-за плеча покойника. Дышал он с трудом, словно его легкие по-прежнему оставались заполненными водой. И действительно, когда при ходьбе челюсть этого существа чуть отвисла, вода хлынула из открытого рта и потекла струйками по вздымающейся груди.

Лишь когда оно встало не дальше чем в футе от меня, я смог опустить глаза. Речная вонь, исходившая от него, окутывала меня, как туман. Ожившее создание медленно протянуло вперед белую руку и коснулось моего лба. Плоть была холодной, мягкой, слегка влажной. Даже после того, как оно двинулось к следующему кандидату, я продолжал ощущать отпечаток его руки, прожигавший ледяным пламенем мою воспаленную кожу.

Капалики завели последний распев. Мои губы помимо воли вместе со всеми произносили слова молитвы:

Кали, Кали, бало бхаи.Кали баи аре гате наи.О, братья, возьмите имя Кали.Нет утешения, кроме как в ней.

Гимн закончился. Два священника помогли первому брахману отвести вновь пробужденного в тень, в заднюю часть храма. Остальные капалики стали гуськом выходить с другой стороны. Я обвел взглядом внутренний круг и обнаружил, что толстяка с нами больше нет. Мы вшестером стояли в полумраке и смотрели друг на друга. Прошла примерно минута, прежде чем появился главный священник. Одет он был так же, выглядел, как раньше, но сам он стал другим. В его походке наблюдалась какая-то расслабленность, в позе – непринужденность. Он напоминал мне удачно сыгравшего в пьесе актера, который, проходя среди зрителей, меняет один образ на другой.

Он улыбнулся, с радостным видом приблизился к нам, пожал руки всем по очереди и сказал каждому:

– Намасте. Теперь ты капалика. Ожидай следующего зова нашей возлюбленной богини.

Когда он говорил это мне, прикосновение его руки казалось менее реальным, чем еще зудящий отпечаток у меня на лбу.

Человек в черном проводил нас в переднюю комнату, где мы в молчании оделись. Остальные четверо попрощались и вместе ушли, оживленно болтая, словно школьники, отпущенные после занятий. Мы с Санджаем вдвоем остались возле двери.

– Мы – капалики,– прошептал Санджай.

Лучезарно улыбнувшись, он протянул руку. Я посмотрел на него, на его открытую ладонь и сплюнул на пол. Затем повернулся к нему спиной и покинул храм, так и не проронив ни слова.

С тех пор я его не видел. Несколько месяцев я скитался по городу, спал в укромных местах, не доверяя никому. И все время со страхом ожидал «зова возлюбленной богини». Но зова не последовало. Поначалу я чувствовал облегчение. Потом испытывал больший страх, чем поначалу. Теперь мне все равно. Недавно я не таясь вернулся в университет, на знакомые улицы, в места, где когда-то часто бывал. Как здесь.

Кажется, люди знают, что я изменился. Если меня видят знакомые, они сторонятся. Прохожие на улице смотрят на меня и уступают дорогу. Наверное, я стал неприкасаемым. Возможно, я капалика, несмотря на свое паническое бегство. Не знаю. Я ни разу не возвращался в храм или в Калигхат Быть может, я отмечен не как капалика, а как жертва капаликов. Я надеюсь найти ответ.

Я хотел бы навсегда покинуть Калькутту, но у меня нет денег. Я всего лишь бедняк касты шудр из деревни Ангуда, но я и тот, кто, вероятно, никогда не сможет вернуться к тому, чем он был.

Один лишь мистер Кришна остался моим другом. Это он побудил меня поведать вам эту историю. Я закончил рассказ».

Голос Кришны с трудом проквакал перевод последней фразы. Я моргнул и огляделся по сторонам. Ноги хозяина торчали из-под стойки, где он спал на полу. В помещении было тихо. С улицы не доносилось ни единого звука. Мои часы показывали два двадцать.

Я резко поднялся, нечаянно уронив стул. Спина ныла, и я чувствовал слабость из-за смены часового пояса и утомительного перелета. Я потянулся и размял болевшие мышцы в районе позвоночника.

Муктанандаджи выглядел измотанным. Сняв свои толстые очки, он устало потирал глаза и переносицу. Кришна протянул руку за остатками холодного кофе Муктанандаджи, допил его и сделал несколько попыток прокашляться.

– У вас… кхе-кхе… у вас есть вопросы, мистер Лузак?

Я посмотрел на них обоих. Я не доверял собственному голосу.

Кришна шумно сморкнулся, сплюнул на пол и снова заговорил:

– Есть ли у вас какие-нибудь вопросы, сэр? Прежде чем ответить, я еще несколько секунд безразлично смотрел на них.

– Только один вопрос,– сказал я.

Кришна с вежливым вниманием поднял брови.

– Какого черта…– начал я,– какого дьявола это… эта байка. Какое отношение она имеет к поэту М. Дасу?

Мой кулак, казалось, сам по себе грохнул по столу. Кофейные чашки подпрыгнули.

Теперь уже Кришна вперился в меня взглядом. Таким взглядом, по-моему, смотрела на меня воспитательница в детском саду, когда в пятилетнем возрасте я однажды намочил трусики во время тихого часа. Обратившись к Муктанандаджи, Кришна произнес пять слов. Юноша устало водрузил очки на место и ответил еще лаконичнее.

Кришна поднял глаза на меня.

– Вы наверняка должны знать, что именно о М. Дасе мы и говорили.

– Который? – тупо спросил я.– Кто? Что вы хотите сказать, черт возьми? Вы имеете в виду, что священник и был великим поэтом М Дасом? Вы шутите?

– Нет,– ровно ответил Кришна.– Не священник.