Далия Трускиновская - Пьесы

Андрей Федорович приподнялся на локте.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Вот видишь, я же молюсь за нее! Я не дам ей уйти без молитвы! Больше — некому, так хоть я!.. Кабы кто иной мог за нее помолиться... И за нее, и за всех, и за... за раба Божия Андрея... помяни его в царствии Своем, Господи!..

Вокруг был свет. Свет — и ничего более. За его золотой пеленой растаял мир, остались непрочные очертания, даже не наполненные цветом, и те — плыли, качались.

Андрей Федорович и ангел-хранитель стояли рядом, опустив глаза перед потоком теплого света.

Андрей Федорович тихо вздыхал и крестился. Ангел же глядел на босые и грязные свои ступни.

Призыв прозвучал — это было пение серебряных труб. Ангел попытался воспарить — но ослабевшие крылья опали.

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Не могу, Господи!

И тут же луч света показал ему собрата Ангел-хранитель рабы Божьей Ксении стоял напротив, горестный и жалкий. Он опустил белые, безупречной чистоты руки и крылья, имея такой вид, словно его окатили водой из целой бочки.

Следующим, что передала серебряная музыка, был приказ.

Оперение, словно нарисованное, стекло с крыльев одного ангела — и как будто белый огонь вспыхнул у ног другого. Этот огонь сжег грязь и взлетел по прозрачному остову его крыльев, расцветая и пушась, застывая на лету. Напоследок вздыбился над плечами и замер радостный, исполнивший веление.

Андрей Федорович повернулся к своему спутнику — и все понял.

Он стащил с головы треуголку, кинул наземь. Расстегнул и сбросил кафтан, упавший и обратившийся в кучку грязи. Вышел из растоптанных башмаков...

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Не надо мне этого более. Тесно душе!..

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Тесно душе в оковах былой любви. Есть любовь иная, найдешь в себе силы, чтобы следовать за ней, — то прекрасно, а если силы иссякли — не будет ни единого упрека, потому что не вечного и высокомерного от ощущения этой вечности искупления грехов ждет Бог от души, а бытия в любви. Ведь и в унижении можно превознестись над прочими людьми, придумав себе предельное унижение, и в скорби, и в тоске...

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Но нас простили?

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Слушай, слушай...

Серебряные трубы пели почти человеческими голосами, и уже не Андрей Федорович — Ксения, как той страшной ночью, закричала отчаянно и радостно:

КСЕНИЯ. Да, да, да! Да! Да!

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. В чем к людям-то вернешься?

КСЕНИЯ. В зеленом и красном. Меня все в зеленом и красном знают.

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Тебя о многом просить станут. На помощь будут звать.

КСЕНИЯ. Я — кто? Я еле на путь выбилась... Христа просить надо, Богородицу...

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Ты будь теми устами, которыми все они просят Христа и Богородицу. Такое тебе послушание на этой земле. И прости, коли что не так...

КСЕНИЯ. Ты прости...

Между ними было огромное пространство, но протянутые руки сомкнули их обоих воедино объятием...

Раннее утро царило над миром. Лицом к восходящему солнцу стояла Ксения — как и было ей обещано, в красном и зеленом.

КСЕНИЯ. И рабу Лукерью призри, Господи, старенькая она и одинокая... в богаделенку ее определи... И младенца Дмитрия болящего... и Наталью неплодную, дитя ей пошли... и помири ты, Господи, рабов своих Николая с Петром, всех соседей своей склокой уж озлобили... за всех за них молю...

Вдруг молитва прервалась. Ксения повернула голову.

КСЕНИЯ. Зовут меня, Господи, опять на помощь зовут...

Она с трудом поднялась с колен, повернулась и медленно, опираясь на палку, пошла к людям.

КСЕНИЯ. Зовут они меня, слышишь, Господи, — зовут...

 Дитя и корона

Сцена представляет собой три помещения, стены которых едва намечены. И одно из них — терем в хоромах вдовы царя Василия Шуйского, где стоит у окошка Великая старица Марфа, бывшая боярыня Аксинья Романова, мать юного государя Михаила Федоровича, а второе — подземелье, нора, куда бросили мнимую царицу Марину Мнишек, сковав ее так, что не разогнуться, а третье — келья, где лежит больная инокиня, тоже Марфа, бывшая царица Марья, роду Нагих, вдова государя Ивана Васильевича, прозванного Грозным.

Великая старица Марфа немолода, грузна, ее горбоносое лицо светится белым треугольником из-под монашеского клобучка и черного плата. Марина выглядит некрасивым подростком — маленькая, щупленькая, в ободранном платье, сшитом когда-то по французской моде, с плоеным воротником и расходящейся книзу тяжелой жесткой юбкой. Инокиня же сохранила, как можно сохранить к таким годам, прежнюю красоту. Голос старицы весом и мощен, голос мнимой царицы молод и звонок, голос инокини — тонок и жалобен. Одна — осознает тяжесть своего бремени, другая — не желает его видеть и ощущать, третья — попросту умирает, коли еще не мертва.

Бьет колокол — тяжело и скорбно.

Старица МАРФА (отрешенно) Год семь тысяч сто двадцать второй от сотворения мира.

МАРИНА (отрешенно). Год одна тысяча шестьсот четырнадцатый от Рождества Христова.

Последний удар колокола.

Инокиня Марфа. Устала я, сил нет... ухожу…

Старица Марфа. Вразуми, Господи. Надо решать. Мужа рядом нет, послушать некого. Вразуми.

Старица Марфа берет со стола длинный столбец, просматривает, откладывает, хмурится.

Марина. Матерь Божья, сил моих не осталось, пришли за мной кого-нибудь! Есть же верные люди! Придут, ворвутся, собьют проклятые оковы, нас с царевичем на волю выведут! Еще же не все потеряно, Матерь Божья!

Старица Марфа. Вразуми, Господи. Измалодушествовалась я не ко времени...

Инокиня Марфа: Неужто смертушка такова? Неужто так и отходят?

Марина. Матерь Божья, спаси московскую царицу! Я — царица, я это знаю, меня на царство венчали! У меня и царевич есть! Матерь Божья, пришли верных людей! Спаси царицу Марину с царевичем! Я знаю, ты спасешь!