Терри Брукс - Бегущая с демоном

Нест попыталась представить картину. Духи Синиссипи, танцующие ночью в парке — в том же самом, где рыщут пожиратели.

— Хочешь посмотреть? — тихо спросил Два Медведя.

— Я? — буквально выдохнула она.

— Завтра, в полночь. Или ты боишься?

Она боялась, но ни за что не призналась бы в этом.

— Я чужак, здоровенный детина, ветеран войны, говорю ужасные вещи. Ты должна бояться. Но мы друзья, Нест. Наша дружба скреплена рукопожатием. Я не стану обижать тебя.

В темных глазах отразились вспышки света. Всходила луна. Темнота окутала парк, свет почти исчез. Нест помнила о своем обещании дедушке. Скоро ей нужно будет вернуться.

— Если придешь, — заговорил индеец, — сможешь кое-что узнать и о судьбе своего народа. Духи поведают не только о Синиссипи. В танце выяснятся вещи, которые и тебе не грех узнать.

Нест заморгала.

— Какие вещи?

Он медленно покачал головой.

— То, что случилось с моим народом, может случиться и с твоим. — Он сделал паузу. — Что, если бы я сказал тебе об этом?

Нест почувствовала, как у нее сдавило горло. Она провела рукой по коротким кудрявым волосам. На лбу выступил пот.

— О чем это вы?

Два Медведя откинулся назад, и его лицо ушло в тень.

— Все люди думают, что будут жить вечно, — тихо начал он. — Никто не допускает даже мысли, что когда-нибудь их век кончится. Что когда-нибудь на Земле не останется ни одного из их племени, как это случилось с Синиссипи. Твои соплеменники, Нест, тоже в этом уверены. Они будут жить всегда. Никому их не уничтожить, не стереть с лица земли. Просто ослеплены собственной неуязвимостью.

А ведь уничтожение уже началось. Оно происходит постепенно, исподволь. Мало-помалу их вера в себя разрушается. Растущий цинизм отравляет жизнь. Маленькие акты доброты и милосердия считаются непрактичными, чуть ли не проявлениями слабости. Незначительные проступки приводят к серьезным преступлениям. Невежливость и неуважение к людям возводится в ранг добродетели. Люди стали нетерпимыми и осуждают друг друга. Культура забыта. Стоит кому-либо объявить, что Бог беседовал с ним, как другие поднимают его на смех: его Бог — фальшивка, кричат они. Если бездомные не могут найти убежища, их самих обвиняют в этом. Бедняков, не имеющих работы, называют бездельниками. Если болезнь поражает того, кто живет не так, как вы все, вы считаете, что он сам навлек ее на свою голову.

Посмотри на свой народ, Нест Фримарк. Люди забросили стариков. Шарахаются от больных. Бросают детей. Кидаются на тех, кто выглядит иначе. Творят беззаконие, предают, поступают безнравственно. Они сеют ложь, и всходит безверие. Каждая крупица тьмы порождает новую. Каждый случай проявления гнева, жадности, мелочности порождает новые такие же. Люди ощущают свою ничтожность. Они понимают, как мало им по силам. Их безумие — дело рук их самих. Но они беспомощны, ибо отказываются признать источник всех бед. Они воюют сами с собой, но не понимают природы этой войны.

Он сделал глубокий вдох и выдох.

— Разве хоть кто-нибудь из ваших верит в то, что сейчас жизнь в этой стране лучше, чем двадцать лет назад? Верят ли они, что угрозы стало меньше? Чувствуют ли себя безопасней в своих домах и городах? Найдут ли они в себе честность, доверие и сочувствие, которые пересилят жадность, лживость и мерзость? Можешь ли ты сказать мне, что бояться нечего?

Мы не всегда узнаем то, что приходит разрушить нас. Это урок Синиссипи. Он может проявиться во множестве форм. Пожалуй, мои люди были разрушены миром, который ждал от них изменений. И это оказалось им не по силам. — Он медленно покачал головой, словно стараясь лучше осмыслить свои слова. — Но есть причина считать, что твой народ разрушает сам себя.

Он замолчал, глядя на девочку отсутствующим взглядом. Нест глубоко вздохнула.

— Все не так плохо, — произнесла она, но в ее голосе прозвучало сомнение.

Два Медведя улыбнулся.

— Еще хуже, и ты это знаешь. Ты же видишь доказательства везде, даже в этом парке. — Он огляделся вокруг, ища подтверждение своих слов. Пожирателей было уже отчетливо видно на краю, где кончались тени. — Ваши люди рискуют повторить судьбу Синиссипи. Приходи завтра на сеанс в полночь, сама поймешь. Может, духи мертвых поговорят с тобой. Если нет, считай меня обычным индейцем, выпившим слишком много огненной воды.

— О, нет, нет, — быстро сказала Нест, понимая при этом, что вообще-то он прав.

— Так ты придешь? — не сдавался он.

— Хорошо.

Два Медведя встал — громоздкая фигура посреди теней.

— Не за горами Четвертое июля, — напомнил он. — День Независимости. Рождение твоей нации, США. — Он кивнул. — И моей тоже, пусть я и Синиссипи. Я рожден для нее. Мои мечты переплетены с ее мечтами. Я сражался за нее во Вьетнаме. Мои предки похоронены в ее земле. Здесь мой дом, какое бы имя он ни носил. Так что я имею право интересоваться судьбой этой страны.

Он поднял свой рюкзак и спальник, повесил их на плечо. — Завтра ночью, Гнездо Маленькой Птички, — повторил он.

Она кивнула в ответ.

— В полночь, О'олиш Аманех.

Он подарил ей скупую улыбку.

— Скажи своему маленькому другу, чтобы вылезал из-под стола.

Затем повернулся и растворился в темноте.

Глава 9

Суббота, 2 июля.

Рыцарь Слова въехал в Хоупуэлл на поезде, отправившемся из Чикаго в девять-пятнадцать, и никто из пассажиров не знал, кто он такой. При нем не было ни меча, ни доспехов, а верный скакун превратился в автобус-экспресс. Рыцарь выглядел бы как обычный человек, если бы не заметная хромота и странный, отчужденный взгляд светло-зеленых глаз. Для тридцативосьмилетнего он был слишком сгорбленным, да и морщин на лице было многовато. Средний рост, средний вес — скорее худой, почти костлявый. Лицо тоже совершенно обычное. Такое лицо было у парнишки, подстригавшего вашу лужайку, начиная со средней школы и заканчивая пенсионным возрастом. Прямые каштановые волосы зачесаны с высокого лба назад, подстрижены по плечи, голова повязана банданой. На нем были джинсы и синяя джинсовая рубашка, высокие ботинки — поношенные и видавшие виды, шнурки связаны узелками во многих местах.

Он оставил спортивную сумку на хранение в багажном отделении и, когда автобус остановился перед отелем «Линкольн», отправился получать ее. По дороге он тяжело опирался на гнутую черную трость орехового дерева, рюкзак свисал с плеча. Он ни с кем не встречался глазами — просто мелькнул среди тех, чей путь лежал дальше, в Квод-Ситис и Де-Мойн, как перекати-поле, не оставив в их памяти никакого следа.