Евгения Грановская - Иероглиф смерти

Маша посмотрела на него недовольным взглядом и строго сказала:

– Данилов, смени пластинку.

– Как скажешь. Подставляй фужер, пора дерябнуть!

И они дерябнули.

За окном постепенно стемнело. На смену первой бутылке шампанского пришла вторая. И вторая бутылка водки не заставила себя долго ждать. Откуда-то издалека доносилась модная песенка. Стас травил анекдоты, Волохов посмеивался в щетинистую бороду.

Маша тоже смеялась, но потом ей отчего-то стало грустно. Она подперла щеку ладонью и проговорила хмельным голосом:

– Ох, мальчики, грустно мне как-то.

– Чего тебе грустно? – осведомился Данилов.

– Да так… Жила-была девушка по имени Ира Романенко. А потом умерла – и всем плевать. Бойфренд нашел себе другую подружку. Отец… выпил пару стаканов своего дурацкого виски – и тоже в норме.

– Какого виски? – уточнил Волохов.

– Да какой-то «Спрингбэнк», – равнодушно ответила Мария.

– Это не дурацкий виски, ты уж мне поверь.

Маша дернула щекой:

– Да все равно.

Волохов взялся за бутылку. Маша накрыла свой бокал ладонью.

– Мне хватит. Я уже пьяная.

– И что, сильно пьяная?

– Да.

– Тогда тебе нечего терять. Пей, Маша, и не думай о плохом.

Толя наполнил ее фужер почти до краев и посоветовал:

– Ты икрой закусывай. Икра хорошая, вкусная.

– Да ну ее, эту вашу икру… – Мария поморщилась. – Надоела.

– Здорово живем, – усмехнулся Стас. – Икра ей надоела.

Маша вздохнула:

– Тошнит меня что-то.

– От меня? – уточнил Волохов.

Мария покачала головой:

– Нет.

– От Стаса?

– Тоже нет. От жизни.

– О, мать, да ты и правда нахлесталась! – засмеялся Данилов. – Пора тебе в колыбельку!

Маша скривилась:

– Не хочу в колыбельку.

– Никто не хочет. Но надо. Толик, помоги даме! Давай-давай, Машут, поднимайся, потом спасибо скажешь.

Волохов приподнял Машу, а потом легко, как пушинку, взял ее на руки.

– Господи, сколько ж в тебе весу? – удивился он. – Кошка, и то, наверное, тяжелее.

Но Мария его уже не слушала. Она сомкнула веки и задремала, а вскоре дрема превратилась в сон.

2

Проснувшись, Мария первым делом застонала и схватилась пальцами за больное плечо, но тут же переместила руку к голове. Болело все. По крайней мере, у нее было такое ощущение. Во рту пересохло, и пить хотелось со страшной силой.

Маша медленно поднялась и опустила босые ступни в мягкие тапочки. Дрожащей рукой уперлась в край кровати и, сделав над собой усилие, встала на ноги. Подождала, пока в голове перестанет ухать колокол, собрала разбегавшиеся мысли воедино, затем повернулась и посмотрела на свое отражение в трюмо.

…И лучше бы не смотрела.

Бледное лицо, темные круги под глазами, всклокоченные волосы. Хорошо хоть, не красилась вчера, и размазанной туши на физиономии не наблюдается.

Маша опустила взгляд ниже и с удовлетворением отметила, что все еще одета. Значит, никто не делал потуг ее раздеть или, упаси боже, переодеть. Толстовка, джинсы – все на месте.

С кухни доносился запах еды, и что-то скворчало на сковородке. Маша повернулась к двери, но вынуждена была остановиться и прикусить губу – в плече запульсировала боль. Будто в свежей ране гвоздем заковыряли.

Дождавшись, пока острый приступ боли утихнет, Любимова, еле волоча ноги, зашаркала на кухню, гадая по пути – кто там решил покашеварить: Стас или Толя?

Оказалось – Толя. Он стоял у плиты, колдуя над скворчащей сковородкой. Глянул на Любимову через плечо и пробасил:

– А, встала наша Маша. Топай в душ, а потом милости прошу к столу.

Мария машинально пригладила волосы руками, стараясь создать хоть какую-то видимость порядка. А потом нахмурилась и спросила с напускной строгостью:

– Ты что здесь делаешь, Волохов?

– Завтрак готовлю, – ответил он. – Где у тебя соль?

– На полке, прямо над тобой. А почему ты готовишь завтрак на моей кухне?

Здоровяк криво ухмыльнулся.

– Ну ты даешь, мать. Нравится мне твоя кухня. Вот и готовлю.

– Подожди… – Мысли Марии вновь стали рассыпаться, и она попробовала собрать их воедино. – Ты здесь ночевал, что ли?

– В точку! – кивнул Толя.

– А как же твоя жена? Толь, как же Галя?

– С ней сиделка. Да не волнуйся ты. – Он взял со стола банку с рассолом, оставшимся от маринованных помидоров, и протянул Маше: – На-ка вот, полечись.

– Нет. Я лучше кефиром.

Маша проковыляла к холодильнику, открыла дверцу, достала тетрапак кефира, свинтила дрожащими пальцами крышку и хорошенько к нему приложилась.

– Завтрак на столе, – услышала она голос Толи. – А мне пора бежать.

Маша отняла тетрапак от губ и облизнулась. Ей немного полегчало.

– Толь, ты даже не позавтракаешь со мной?

– Надо перед работой домой забежать, – ответил Волохов. – Сама понимаешь.

– Возьми что-нибудь на дорогу.

– Уже! – Волохов показал Маше завернутый в салфетку бутерброд. – Ну, бывай!

Он повернулся и зашагал к двери.

– Постой! – окликнула его Маша.

Волохов оглянулся:

– Ну?

Маша показала рукой на маленькую хрустальную конфетницу, стоявшую на столе:

– Здесь лежало мое лекарство. Где оно?

– Ты про кодеин? Я его выбросил. Слил в унитаз.

Некоторое время Маша ничего не говорила, лишь смотрела на Волохова взглядом, полным недоверия и изумления. А потом сжала кулаки и гневно проговорила:

– Ты сволочь.

– Знаю, – спокойно сказал Волохов.

– Я тебя ненавижу!

– Ненавидишь, – согласился он. – Но потом сама мне скажешь спасибо.

Еще несколько секунд Мария стояла оцепенев, потом медленно подняла руку, указала рукой на дверь и произнесла подрагивающим от гнева голосом:

– Пошел отсюда вон.

Волохов, однако, вместо того чтобы уйти, развернулся к столу и спокойно произнес:

– Не пойду. Нам надо поговорить.

Мария взяла со стола нож и взглянула на Волохова глубоко запавшими, холодно мерцающими глазами.

– Я сказала: убирайся вон.

– А то что – зарежешь меня?

Маша так крепко сжала рукоять ножа, что у нее побелели костяшки пальцев. Они долго смотрели друг другу в глаза. Первым взгляд отвел Волохов.

– Твоя «дурь» – в нише, под хлебницей, – пробасил он. – Наслаждайся.

Затем резко повернулся, прошел в прихожую, распахнул дверь и громко захлопнул ее за собой. Маша вздрогнула. Еще несколько секунд она стояла неподвижно, потом положила нож на столешницу и опустилась на стул. На глазах у нее выступили слезы. Но плакать она себе не позволила. Вытерла слезы рукавом толстовки, после чего придвинула к себе тарелку с омлетом. Она чувствовала голод. Звериный голод.

…Когда полчаса спустя Мария вышла из душа, вытирая волосы мягким полотенцем, на тумбочке затрезвонил телефон. Маша с опаской посмотрела на него, словно подозревала его в предательстве, потом повесила полотенце на спинку стула и сняла трубку.