Наш двор - Дарья Леонидовна Бобылёва
А потом повариха Клавдия застала большелобую Танюшу за странным занятием: она сидела в углу с очень сосредоточенным лицом, опустив голову и глядя на что-то, лежавшее у нее на коленях. Что-то было в ее позе, в размеренно скользящем слева направо взгляде знакомое, но с самой Танюшей решительно не совместимое. Вот она подняла руку, послюнявила указательный палец — и ошарашенная Клавдия наконец сообразила, что Танюша читает. Причем читает ее, Клавдии, книгу, оставленную на подоконнике, библиотечную «Анжелику» — для взрослых, про всякую неприличную французскую любовь!
Клавдия подскочила к столу, выдернула из Танюшиных рук зачитанный томик, а Танюша, подавшись вперед, за книгой, мягко уткнулась поварихе в живот. Замерла на секунду — и вдруг разревелась, заголосила на всю столовую:
— Разорвали! Больно! Бо-ольно!
— Что тебе разорвали? — испугалась Клавдия. — Где? Покажи!
— Птенчика разорвали! — Танюша ткнула пальцем в обширный живот Клавдии пониже пупа. — Там гнездышко было! Бо-ольно!
Тут уже настала очередь голосить Клавдии, которая и впрямь аборт недавно сделала, потому что куда ей, сорокапятилетней, безмужней, младенец непонятно от кого? Повариха и рассердилась, и испугалась, и в сердце ее Танюшины слова так и ужалили — малолетка слабоумная, а туда же, грехи человеку припоминать…
— Да я тебя, дебилища! — взревела Клавдия, схватила Танюшу за шиворот и выволокла в проход между столами.
Танюша тоненько вскрикнула — и над головой у Клавдии загрохотало так громко, что она поспешно пригнулась, закрываясь руками. Это взрывались потолком столовой лампы дневного света. Матовые белые трубки лопались, и мелкие осколки сыпались на Клавдию сухим колючим дождем. Война началась, в ужасе решила повариха, заползая под стол, это нас американцы бомбят…
Но все быстро стихло. В столовую вкатился бодрый и розовый Андрей Иванович, подошел, хрустя осколками, к Клавдии, помог ей выбраться из-под стола. Танюши уже нигде не было, сбежала, мерзавка.
Андрей Иванович сказал, что это все перепад напряжения и волноваться не надо. А лицо у него было такое довольное, будто он югославские ботинки без очереди отхватил.
— Вы же понимаете, что человечество на данном этапе развития не готово к той силе, которую вы собираетесь ему дать, — сама тьма шипела и дышала в лицо Лотосову из-под низко надвинутого капюшона.
— Я верю в людей! — ответил профессор.
— Вы принесете им хаос!
— Я принесу им великое будущее! Прямо сейчас я смотрю сквозь время и вижу его.
— Вы безумны. Ни один человек не способен смотреть сквозь время!
— Я способен! А скоро это смогут делать все.
А уволенная Коса тем временем каждую ночь блуждала по интернату в поисках кабинета директора. Она прекрасно помнила, как до него дойти — от входной двери направо по коридору, потом еще раз направо, и вот он, а рядом окно, и на окне фикус. Но в ее снах выходило совершенно иначе, странно и мучительно: коридор категорически отказывался поворачивать направо, вместо проходов вырастали стены, откуда-то брались лестницы, уводившие ее то на крышу, то в подвал. Фикусы и хлорофитумы тянули друг к другу длинные листья, сплетались и срастались, превращая коридор в непроходимые джунгли, а любая дверь вышвыривала Косу обратно, в вестибюль особняка. По нему беззвучными тенями бродили, держась за стены, дети, и глаза у всех были закрыты. Коса пыталась спросить у детей, где директор и как его найти, но они только мотали головами и плакали, не разлепляя век.
Андрей Иванович занимался с детьми по своей новейшей методике с утра до поздней ночи, да и по ночам тоже иногда занимался, но никто в особняке по-прежнему не знал, в чем же заключается ее суть. Одна любопытная нянечка заглянула в комнату во время занятия как бы ненароком, но успела увидеть только грязноватые пятки лежавшего на кушетке мальчика — мгновенно подскочивший Андрей Иванович захлопнул дверь с такой силой, что прищемил ей палец. А потом самолично оказывал первую помощь в медпункте, нежно смывал перекисью проступившую из-под сине-багрового ногтя кровь и объяснял, что эту новейшую методику разработали американские ученые на основе практик тибетских монахов, и заниматься по ней можно только в полной тишине, без посторонних, иначе не то что никакого эффекта не будет, а даже и наоборот — регресс может случиться.
— Нам же не нужен регресс? — ворковал Андрей Иванович, наматывая бинт на палец нянечки немного туже, чем хотелось бы. — Такие успехи, такие ребята замечательные. Полноправные граждане будущего. Можете, конечно, смеяться над стариком…
— Ну какой же вы старик, — скривилась нянечка, пытаясь высвободить руку, но Андрей Иванович держал крепко.
— Называйте меня мечтателем, голубушка, смейтесь. Но я уверен — лет через пятнадцать мы победим умственную отсталость. В двадцать первом веке все дети станут вундеркиндами. О слабоумии забудут, как мы забыли об оспе, чуме!..
И только тут нянечка заметила, что глаза у директора льдисто-голубые, прозрачные, какие бывают у революционеров и мучеников. В этих глазах не было ничего, кроме лихорадочно сверкающего энтузиазма. Он же совсем не спит, подумала нянечка, а вдруг он и сам уже болен?
— Вы бы отдохнули, нельзя же так… — Она наконец отдернула руку и поспешно, пятясь, выскользнула за дверь.
Дети все поголовно уже разговаривали и худо-бедно себя обслуживали. Но спали плохо, как будто таинственная бессонница Андрея Ивановича оказалась заразной. Обходя спальни, нянечки часто замечали, что постели пусты, а дети забились в дальний угол и сидят, прижавшись друг к другу. А когда их пытались оттуда вытащить и уложить как следует,
