Джек Йовил - Женевьева неумершая
Мягко обхватив его голову сильными руками, Женевьева повернула ее и правильно усадила на шее. Он выпрямился и для пробы покачал головой во все стороны. Убедившись, что все в порядке, Пинтальди не поблагодарил ее. Его взгляд был прикован к горящему дереву. На кончиках его усов повисли хлопья пены. Женевьева отвернулась и вместе с ним смотрела, как буря расправляется с огнем.
– Будто борющаяся душа, – сказал Пинтальди, – во власти богов.
Порыв ветра сбил пламя с дерева, которое стояло теперь, дымясь, с перекрученными, почерневшими, мертвыми ветвями.
– Ее поражение неизбежно, но пока она горит – горит ярко. Это должно послужить нам уроком.
Пинтальди поцеловал ее, вкус его крови обжег ей язык, и отшатнулся, отстраняясь. Временами он бывал ее любовником. Порой – заклятым врагом. Трудно было уследить. Все эти вариации имели какое-то значение для завещания, в этом она не сомневалась.
Он ушел. За окнами яростно ревела буря, терзая камни Удольфо. Этой ночью дом был холоднее льда.
4
Одеяние послушника отяжелело от ледяной воды, и Клозовски уже жалел о тепле и безопасности в груде мертвецов. Он заблудился в лесу. Судя по боли в ступнях и коленях, он лез куда-то в гору. Склон становился все круче, стремительно сбегающие с него потоки завивались вокруг его ног. Если тут и бродили разыскивающие его стражники, он не услышал бы их за шумом воды. Не позавидуешь тому, кто попытается верхом и в доспехах пробиваться сквозь такую бурю, и он полагал, что люди Зелучо уже, наверно, отказались от этой мысли. Но от этого было не намного легче.
Вспыхнула молния, запечатлевая черно-белое изображение леса в его глазах. Все деревья здесь были искривленные и корявые, будто в земле имелись залежи варп-камня и семена Хаоса, прорастающие среди других корней, изуродовали лес, сделав его похожим на ночной кошмар. С каждой вспышкой молнии казалось, что деревья все больше наклоняются вперед, протягивая ветви с острыми сучьями, точно руки со множеством локтей. Он приказал себе не поддаваться суевериям и поглубже натянул одолженный у послушника капюшон. Ледяная струйка воды побежала ему за шиворот.
Мягкая земля под ногами превращалась в море грязи. Скоро между лесом и болотами на юге не останется особой разницы. Он с трудом брел по этому месиву; а башмаки послушника оказались ему чересчур велики и уже заполнились густой холодной жижей, от которой стыли пальцы на ногах. Если он остановится, то тут же и утонет в грязи.
Он упорно пробивался вперед, а дождь тугой стеной преграждал ему путь вместе с постоянно меняющим направление ветром. Его одеяние хлопало на ветру, словно ослабевшие крылья умирающего ворона. Символ Морра, вышитый у него на груди, был очень кстати. Он, наверное, уже вполне походил на мертвеца.
В первую очередь сейчас он должен найти убежище. Ни одно из деревьев не могло бы укрыть его от дождя и ветра. Колени его готовы были подогнуться, а голые кисти рук сморщились, как у утонувшего моряка, который пробыл в воде уже достаточно долго, чтобы рыбы успели выесть его глаза. Могло статься, и в этом тоже была своя ирония, что он сбежал из подземных казематов Зелучо только для того, чтобы погибнуть на свободе, чтобы стать жертвой не жестокости дуче, а равнодушных и беспристрастных стихий.
Земля плавно уходила вверх, кругом текли неспешные ручьи жидкой грязи. Наверняка где-то здесь должна быть охотничья избушка или же хижина дровосека. Он обрадовался бы даже пещере.
Клозовски показалось, что впереди вверху виднеется огонек.
В ногах его словно прибавилось силы, и он, раздвигая плечом пелену дождя, устремился на свет. Он не ошибся, это действительно был огонь. Но почему-то вид его вызывал беспокойство. Бледное голубое свечение, ровное, искажаемое лишь завесой дождя, повисшей между ним и Клозовски.
Он дотащился до насыпи, укрепленной камнями и бревнами, и оказался на остатках дороги. Теперь огонь был ясно виден: голубой шарик, повисший в нескольких футах над землей, как маленькое слабое солнце. А под ним лежала опрокинувшаяся карета.
Лошадь со сломанной шеей запуталась в постромках, ноги ее торчали в разные стороны. Здесь же, уткнувшись лицом в грязь, валялся кучер в ливрее. Он не шевелился, придавленный поперек спины упавшим деревом.
Клозовски побежал, шлепая башмаками по мощенной булыжником, укатанной дороге. По крайней мере, карета – это хоть какое-то укрытие.
Ему не хотелось смотреть на голубой свет, и он пытался отвести от него взгляд. В самом центре голубой оттенок бледнел и переходил в белый, и еще там виднелись какие-то темные пятна, плотность свечения все время менялась, и все вместе напоминало ему лицо.
Раздался скрип. Внутри кто-то вскрикнул. Карета лежала на боку, в одно из открытых окон хлестал дождь. Там, внутри, находились люди, и они о чем-то спорили. Капли голубого пламени стекали, будто дождь, и испарялись с поверхности кареты. Клозовски добрался до экипажа, и его залил голубой свет, от которого не исходило ни малейшего тепла.
– Эй, там! – прокричал он. – Друг, друг!
Он подтянулся и заглянул в открытое окно. Раздались хлопок и шипение, вскрикнула женщина.
– Вы идиот, я же говорила, что оно не выстрелит, если порох отсырел.
Клозовски попытался забраться внутрь, но нарушил неустойчивое равновесие кареты. Он услышал, как стукнуло о дорогу колесо, когда экипаж выровнялся. И соскочил, чтобы ему не переломало ноги. Люди внутри попадали на пол и, похоже, оцепенели от ужаса.
– Прочь, чудовище, – произнес мужчина.
Клозовски увидел наставленный на него дрожащий пистолет. Его полка и ствол почернели от сажи и еще дымились. Еще раз он не выстрелит. Революционер потянул на себя дверь и втиснулся внутрь, оттолкнув стрелка.
Внутри было мокро, но, по крайней мере, дождь не хлестал по лицу. Звук был такой, будто на деревянной крыше экипажа бьют тысячи барабанов.
В карете Клозовски обнаружил двоих пассажиров: дородного мужчину в возрасте, вооруженного пистолетом, и девушку лет двадцати, хорошенькую, с копной медно-золотистых локонов.
Должно быть, отправляясь в путешествие, они были хорошо и дорого одеты. Теперь же стали мокрыми, грязными и оборванными, как самые жалкие из крестьян. Природа всех уравнивает не хуже революции. Пассажиры явно боялись его и отпрянули, уцепившись друг за друга.
– И что ты за демон?[2] – осведомился мужчина.
– Я не демон, – ответил Клозовски. – Я просто заблудился в бурю.
– Он священнослужитель, Исидро, – сказала женщина.
– Слава богам, – выпалил мужчина. – Мы спасены. Изгони этих демонов, и я прослежу, чтобы ты был щедро награжден.
Клозовски решил не сообщать им, что одолжил облачение на время. Он видел снаружи свет, но никаких демонов не было.
– Это Исидро д'Амато, – сообщила женщина, – из Мираглиано. А я Антония.
– Александр, – представился Клозовски.
Антония была не так напугана, как д'Амато, и лучше способна справиться с ситуацией. Он сразу понял, что она не из паразитов.
– Мы были в пути, когда налетела эта буря, – сказала она. – Потом вдруг эта вспышка, и карета опрокинулась…
– Демоны, – выдохнул д'Амато. – Это были демоны и монстры. Они пришли за… за…
Он заткнулся. Явно не хотел говорить, за чем, по его мнению, пожаловали демоны. Клозовски подумал, что если этого человека отмыть и обсушить, он был бы не очень похож на теперешнего Исидро д'Амато. Знакомое имя, он был уверен, что слышал его, когда жил в Мираглиано.
– Там, впереди, дом, – сообщила ему Антония. – Мы видели его за деревьями, пока еще не стемнело. Мы пытались добраться до него, укрыться от бури.
Совсем рядом сверкнула молния. Зубы Клозовски стучали, вторя громовым раскатам. Голубой шар рос, он уже был со всех сторон. Его свет одновременно успокаивал и клонил ко сну. Принц-революционер поборол соблазн. Кто знает, что может случиться, если он закроет глаза.
– Нам лучше попробовать добежать до него, – предложил он. – Мы не можем пережидать бурю здесь. Это опасно.
Д'Амато крепче прижал к груди саквояж, словно подушку, и не шелохнулся.
– Он прав, Исидро, – сказала Антония. – Этот свет что-то делает с нами. Надо идти. Тут всего несколько сотен ярдов. Там люди, огонь, еда, вино…
Она уговаривала его, будто ребенка. Он не хотел покидать карету. Ветер широко распахнул дверь, ударив ее о борт экипажа, и внутрь ворвался дождь, точно плеснули водой из ведра. В светящемся шаре теперь явственно угадывалось лицо, с длинным носом и щелями глаз.
– Пойдемте.
Клозовски потянул Антонию за руку, и они выбрались из кареты.
– Но Исидро…
– Он может оставаться, если хочет.
Он повлек женщину прочь от сломанного экипажа, и она не особенно противилась. Не успели они сделать и десяти шагов, как д'Амато высунул голову в дверь, пулей вылетел наружу и припустил бегом, по-прежнему крепко обнимая саквояж.
