Елена Блонди - Княжна

— Никто не будет в стороне и обижен. — Я буду танцевать с Маурой, прекрасной черной рабыней. Мы будем танцевать рядом — белая степная женщина, жена и дочь знатных. И черная женщина тайного леса, та, что прославила себя искусством танца на весь мир. И вы посмотрите, кого из нас первую украдет громовержец. Потому что я не собираюсь уступать!

После небольшой тишины кто-то крякнул, кто-то засмеялся одобрительно, кто-то стукнул себя кулаком в грудь. Не отрывая глаз от небольшой крепкой фигуры, от прямых ног и узкой талии, мужчины загомонили, соглашаясь.

— Какое прекрасное состязание ждет нас, — Даориций, прижимая руку к груди, склонился перед хозяйкой дома, — ты мудра, степная царевна. Это голос отца твоего говорит в тебе? Или твоя мать была столь острой и быстрой?

Он замолк, ожидая ответа, а Хаидэ, глядя в умное лицо старика, ответила другое и не ему:

— Ксанф, отнеси ее в гинекей, Фития с Гайей позаботятся о ранах и одежде. Где Мератос, пусть поможет мне переодеться.

— Нет! Ты вышла так, так и иди!

Презрительно посмотрев на крикнувшего мужа и не обращая внимания на гомонящих мужчин, вываливающихся из дверного проема в каменный коридор, Хаидэ обернулась к спасенной, склонилась, разглядывая измазанное кровью лицо, прикрытое черными прядями. Тонкая и неожиданно сильная рука схватила ее запястье, притянула женщину к себе, так что их лица почти соприкоснулись.

— Что, Лиса… — в хриплом шепоте звучала усмешка, — зацепила тебя Крючок. Она ведь такая, вце-пит-ся… и никуда…

— Ахатта? — Хаидэ дернулась назад, чтоб рассмотреть измученное лицо, но позади снова нетерпеливо закричал Теренций:

— Гости! Ты, тень Гестии, желающая стать Афродитой, гости ждут. А я поставлю свой заклад на сильнобедрую Мауру. Куда тебе, береговая медуза! Ксанф!

Имя раба он прорычал, вместив в один слог всю свою ярость. Громоздкая тень заступила лежащую, раб нагнулся и подхватил женщину на руки. Хаидэ, давая дорогу, тронула свисающую руку и, вложив стеклянную рыбу в ладонь Ахатты, сжала ее пальцы.

— Сбереги.

Та кивнула и, прикладывая к налитой груди сжатый кулак, снова ощерила зубы, испачканные в крови.

12

Хаидэ сидела на маленьком песчаном пляжике, с обеих сторон закрытом корявыми валунами. Покусывая прядь, следила, как ручей уносит белые лодочки лепестков. Маленькие, нежные, — выше по течению доцветали сливовые деревья. Жарко, все пропитано медовым запахом. Скоро там, где были белые лепестки, останутся зеленые головки завязей, почти невидные среди яркой листвы. Белые деревья станут зелеными. Это значит, кончается время расцветания и приходит время материнства. Весна уходит.

Этому еще множество признаков, которые повторяются из года в год, кружась, как нежные лепестки, попавшие в маленький водоворот у двух торчащих в воде скал. Желтеют травы и вместо летучей пыльцы, стряхиваемой из сережек и мелких гроздей невзрачных цветков, клонятся вниз зреющие колосья. Фития научила ее, какие колосья надо собрать, чтоб смолотив и перевеяв, добыть зернышки, мелкие, как тонкий речной песок, но получается из одних вкусная похлебка, а из других — лепешки с резким запахом.

Весна кончается, когда от солнца выцветают хрупающие под ногами скорлупки птичьих яиц, а птенцы, что вывелись из них, уже не скачут боком, прячась в желтеющих травах, а перепархивая все увереннее, наконец, принимают под крылья горячий степной воздух и дом их теперь — небо. Весна уходит, и все в ней свершается, иногда незаметно и плавно, что-то раньше, а в другой год то же самое позже. Но есть шаги, видные всем. Шаг, и время переходит из весны в лето.

Хаидэ прищурилась на белое от весеннего жара солнце. Шаг из весны — это песня степного жаворонка. Еще вчера он пел, будто вел палочкой по ребристому бронзовому щиту — тррррр, тррррр… А сегодня его песня, как рассыпанные на скалу звонкие бусины, скачут по одной, торопятся и падают в воду, булькнув.

«Вот и порвал жаворонок ожерелье на шейке», говорила Фития, расчесывая девочке волосы. «Теперь до осени бусы не наденет, видишь, летает, ищет…»

Хаидэ про жаворонка знает. И про глаза лисят, что открываются — в лето смотреть. И много других шагов времени знает, хотя особенно не задумывалась над этим, пока не стали приходить к ней глиняные ежики на грубых кожаных шнурках. Ежик первого лета. Ежик осенний, ежик зимний. И вот кончается весна. Завтра Ловкий принесет ей четвертого ежика.

Она поправила на волосах кожаный обруч с дырочками. В трех дырочках, над висками и на затылке, продеты шнурки, и ежики запутываются в волосах. Красиво и смешно. Скоро нужно проделать в обруче четвертую дырочку. Тогда весна закончится и для Хаидэ.

Принесет Ловкий, он обещал. Хотя многое изменилось с прошедшего лета.

…Когда в степи стал сходить снег, и полезла зеленая травка, расталкивая прошлогоднюю, жухлую, полегшую под снегом и дождями, Ловкий стал уезжать кататься с Ахаттой. Подумать только, Крючок и Ловкий!

Хаидэ припомнила, как же рассердилась, когда впервые уехали, а она и Пень полдня их искали! День выдался с маленьким солнцем, чуть ли не первым после метелей и снежной сырости. И из лагеря их отпустили, всех троих. Ахатта в лагерь не ездила, разве что изредка, из лука пострелять, показать, как дротики кидает и нож. Ей и в стойбище работы хватало. А вот Хаидэ пришлось вместе с мальчиками становиться воином.

Когда после наутро после свадебного договора уехали эллины вместе с будущим мужем, отец призвал советника Арсиса и велел ему сына наказать, как наказывают взрослого воина. За глиняного ежика получил Ловкий десять плетей в лагере. А Хаидэ, сидя на шкурах в своей палатке, сжимала подарок в кулаке и, кусая губы, слушала, как распекает Торза Фитию. За то, что позволила дочери вождя явиться в дикарских украшениях, на которых — звери. Сидела и думала, если и ей, Хаидэ — плетей велит, то она оседлает Брата и убежит в степь, будет там сама охотиться и жить, а потом найдет племя амазонок и уйдет к ним. И даже если не ее, а вдруг няньку решит наказать. Она и Фитию заберет с собой, построит ей землянку.

Но Фития не слишком испугалась Торзу непобедимого. Выслушав упреки и ругань, возвысила голос и в свою очередь отчитала вождя. А потом, смягчив голос, объяснила свой гнев.

— Ты, вождь, зря на детей не свирепствуй. Тебе ведь не рабы нужны. Дочь твоя скоро не просто с чужим человеком жизнь свяжет, а еще и чужую жизнь примет. А мальчишка, ты сам говорил, из ребятишек нет никого ловчее Исмы Ловкого. Вырастет — будет тебе первый поомщник. Ему своя голова нужна на плечах, а где своя голова, там и непослушание. Знаешь ведь.