Владислав Выставной - Массовка

– Я все помню… Девяностые… Все делают скидку на эти девяностые. Будто тогда, на десять лет все разом превратились в вампиров…

– А ты себя вспомни. Каким ты сам был тогда?

– Девяностые… Да, тогда было легко купить такую маленькую радиоактивную болванку. Верно? Ученым жрать нечего – они уран за еду продавали… И сколько же ты отдал за нее? Так, ради интереса.

Каминский молчал. Даже в ярком свете прожекторов было видно, как он побледнел.

– Что же ты замолчал? – спросил Павел.

– Ты не мог знать про это… – совсем тихо сказал Каминский. – Не мог…

– Но… я тебя поздравляю! – оскалился Павел и вышел вперед, за ослепительную границу света.

Каминский уставился на него дикими глазами.

Павел подошел к Каминскому и опустился на корточки, сжавшись от внезапного приступа боли. Рустам дернулся было в его сторону, но Павел жестом остановил его. Он поднял изможденный взгляд на Каминского и поймал его полные страха глаза.

– Ты все-таки убил меня. Поздравляю. Браво! – сказал Павел.

И тяжело поднялся.

– Стоп съемка, – сказал он.

– Стоп камера! – прокричал невидимый отсюда режиссер площадки.

Павел повернулся к Каминскому спиной и пошел к выходу. В глазах прикованного к стулу человека мелькнула надежда.

– Так это подстроено! – проговорил он, пытаясь улыбнуться. – Розыгрыш, да? Это кино?

– Кино, – сказал Павел, не оборачиваясь. – Только никаких розыгрышей. Одна лишь гнилая правда жизни.

Павел отсматривал снятый материал, любуясь каждым словом, каждым жестом палача и жертвы. Вот это кадры! Это вам не «дубль первый, дубль второй»! В жизни не бывает никаких дублей. Здесь – настоящая жизнь, какой бы мерзкой она не была.

– Развлекаешься? – раздалось в тишине комнаты.

Павел внутренне сжался. Он никак не ожидал услышать этот голос снова.

– Что… Что ты тут делаешь? – быстро спросил Павел.

– Этот же вопрос я хотел задать и тебе, – сказал Переходящий дорогу. – Только не пытайся звать охрану. Я уйду, и у тебя больше не будет возможности поговорить со мной.

– С чего ты взял, что я хочу с тобой разговаривать? – мрачно поинтересовался Павел.

– Мне так показалось, – пожал плечами Переходящий дорогу. – Скажи, для чего весь этот балаган?

Павел молчал, с ненавистью глядя на незваного гостя. Тот небрежно крутил на указательном пальце нелепую шляпу. Надо же – теперь еще и шляпа…

– Что ты хочешь доказать? – продолжал Переходящий. – Можно, угадаю? Ты решил посоревноваться со мной в умении управлять судьбами?

Переходящий дорогу с любопытством разглядывал Павла, словно видел его впервые. Павел скрипнул зубами, но сдержался и промолчал.

– Что же, красивый ход, – неожиданно признал гость. – Я, правда, не пойму до конца твоего замысла, но идея хороша… Что тебя больше прельщает во все этом: сама игра или последующий анализ? Ведь ты снимаешь кино про самого себя? Я угадал? Тебе нравится смотреть на себя со стороны? А… Кажется я понял…

– Что ты понял? – нервно спросил Павел.

– Нет-нет, – покачал головой Переходящий и аккуратно надел шляпу. – Это только догадки. Что ж, не буду мешать. Я еще зайду…

Павел никак не мог понять: был ли в действительности этот ночной визит, или же это только болезненный сон. Впрочем, других снов теперь и не было. Болезнь медленно пожирала его.

Надо торопиться.

Приступы острой неуверенности осложняли дело. Павел целый час просидел в холодной «комнате правды», не зная, что делать дальше.

Нет, не так. План был. Четкий и ясный план, такой, как и те, что вели к вершинам богатства и силы. Но который теперь ведет прямо в могилу.

Почему-то Павел не сомневался, что все, что происходит – расплата за полученные от жизни дары.

Нет, не так – вырванные у жизни силой. Украденные. Отобранные у других.

Как сказал это Каминский? «Это были девяностые». Бред. Так было испокон веков: кому-то всегда не терпится схватить то, что не принадлежит ему по праву.

Та, давняя мечта мальчишки, который смотрит жадными глазами через стекло витрины магазина игрушек, понимая, что ему НИКОГДА, НИКОГДА не получить того, что он хочет.

Страшное слово «никогда». Как приговор. Как смерть.

Только не все мальчишки смиряются с этим приговором. Некоторым кажется, что нелепые ошибки судьбы можно исправить – подчистить, замазать. Обмануть.

Наивная надежда. Будто судьба может ошибаться…

– Зигфрид! – крикнул Павел.

Зигфрид появился немедленно: он дожидался за дверью.

– Приведи сюда девчонку, – сбивчиво сказал Павел. – Ну, ты понял…

Зигфрид задержал взгляд на Павле и коротко кивнул.

«Надо что-то с ним делать, – глядя на охранника, подумал Павел. – Настроение у него какое-то не то»…

…Настя снова сидела перед ним на стуле – еще более осунувшаяся, с диким взглядом. И Павел снова не знал, с чего начать.

Еще одна нелепица: он, вообразивший себя вершителем человеческих судеб, робеет перед девчонкой. Бред какой-то. Будто не было в его жизни бесконечной череды топ-моделей и ярких девиц с обложек «Максима».

Вот, очередной глупый стереотип – будто женщина, попав на обложку «глянца», становится чем-то лучше всех остальных. Обман. Банальнейший «развод» для богатых лохов. Поняв это, некоторые одураченные толстосумы бросаются во все тяжкие, черпая самую жуткую грязь со дна жизни. Если, конечно, хватает смелости признаться себе, что их обманули…

А Настя – вот она, настоящая, живая – и настолько далекая, что целые шеренги роскошных баб с обложек на ее фоне становятся просто кучей дорогих шлюх. Да и не таких уж и дорогих, если учитывать финансовые возможности.

Павел нервно откашлялся.

– Слушай… Я хочу, чтобы ты знала… Я не причиню тебе вреда…

– Вы это уже говорили, – тихо отозвалась Настя. – Отпустите нас домой.

– Не могу, – так же тихо сказал Павел. – Но я обещаю – ни с кем из массовки ничего не случится плохого …

– Отпустите нас… – повторила Настя.

– Так надо… – непривычным для себя, умоляющим тоном произнес Павел. – Так надо, поверь…

Настя посмотрела на Павла долгим непонимающим взглядом, и вдруг закричала – высоко и страшно:

– Отпустите-отпустите-отпустите!!!

Это была самая настоящая истерика. Ворвавшиеся на крик Рустам и Зигфрид поначалу недоуменно топтались вокруг размахивающей кулачками и мотающей головой Настей, прежде, чем схватить ее и утащить прочь.

Этот крик вывел Павла из оцепенения. Непонятно почему он почувствовал себя бодрее. Он снова знал, что делать.

Каминский вновь сидел, прикованный к стулу, только вот свет, направленный ему в глаза был не столь ярким. Теперь в этом нет необходимости. Самоуверенности и наглости у узника поубавилось.