Борис Громов - Это! Моя! Земля!

В первый момент Женька решила, что или она ослышалась, или Грушин оговорился, и удивленно уставилась на старшего прапорщика.

— А ты как думала? — хмыкнул он в ответ на ее немой вопрос. — Мастерство — результат упорного труда. Автоматизм в действиях только так выработать и можно — монотонным и многократным повторением. Долго, утомительно — согласен. За один раз точно не управишься. Тебе б для начала хотя бы тысячу повторений за сегодняшний день осилить. Но ничего лучше пока просто не придумали. Так что, крепись, красавица. Как говорится: труд превратил обезьяну в человека…

— Ага, чтобы чуть позже превратить его в лошадь, — грустно вздохнула Женька и покорно поплелась в указанный угол.

Там, встав поудобнее, вскинула «Кедр» к плечу, подняла на один щелчок вверх округлый флажок предохранителя и, соскользнув указательным пальцем по холодному металлу и перенеся его на спусковой крючок, прицелилась в застарелое пятно на стене. Опуская пистолет-пулемёт и убирая палец со спуска, она чуть слышно прошептала себе под нос:

— Раз.

Да, похоже, ближайшие несколько часов обещают стать весьма запоминающимися. Главное теперь — со счета не сбиться.

В общем, изготовкой для стрельбы из пистолета-пулемёта в положении «стоя» Женька прозанималась, за вычетом обеда и… ну, в общем, нужно было еще пару раз отойти ненадолго, почти до ужина. Зато смогла честно заявить, что назначенную Грушиным тысячу повторений сделала. За что и удостоилась от него еще одной похвалы.

— Молодчина, Эухения! Я думал — сломаешься и скиснешь. А ты, я погляжу, настырная. Это хорошо! В такие времена, как сейчас, характер нужен твердый. А иначе — пропадешь ни за понюшку табаку.

Уже прощаясь, Женька решилась задать старшему прапорщику очень волновавший её с самого утра вопрос.

— Дядь Коль, а можно я в следующий раз не одна приду?

— Не одна? — с задумчивым видом кладовщик осторожно, самыми кончиками пальцев, коснулся старого шрама на щеке. — Это очень сильно зависит от того с кем…

— Девчонки сегодня утром за завтраком спрашивали, — торопливо пояснила девушка, поняв, что имеет в виду Николай Николаевич. — Правы вы были. Нормальные люди уже начали приходить в себя и теперь усиленно пытаются дать понять, что балластом оставаться не намерены. Вот только не все знают, как это лучше сделать.

— Значит, говоришь, не все соседки твои хотят и дальше в балласте висеть? — Грушин явно всерьез задумался над ее вопросом. — Давай сделаем так: сначала я слегка поднатаскаю тебя. И когда решу, что ты уже вполне годишься в помощницы — тогда и приведёшь своих «доброволиц». Мне, на самом деле, человек на подхвате не помешает, чтоб самое простое рассказывать да показывать. Кроме того, за это время, глядишь, кто-то и сам отсеется. А то на эмоциях многим кажется, что они на многое способны и готовы. А пройдет два-три дня, глядь, и прогорел человечек. Первоначальный запал прошёл, а настоящего желания и упорства, оказывается, и не было… Вот на кой мне такие? Зачем я на таких свое время тратить буду?

Несмотря на колыхнувшуюся было где-то внутри обиду, Женьке пришлось, прежде всего перед самой собой, быть честной — старший прапорщик был прав. Загоревшимся было заманчивой идеей девчонкам, и впрямь, неплохо бы дать «отстояться». Поглядеть, у кого это просто сиюминутный каприз, помноженный на эмоции, а у кого — действительно твёрдое и осознанное желание.

Время показало, что Николай Николаевич оказался прав. Еще четыре дня она продолжала ходить заниматься на склад одна, отговариваясь от поначалу довольно назойливо лезших с вопросами соседок по палатке, что, мол, «сенсей» еще не принял на их счет окончательного решения. Назначенные ей Грушиным три тысячи изготовок она, кстати, выполнила уже к обеду третьего дня, после чего Женька начала обстоятельно и неторопливо изучать пистолет Макарова, который после «Кедра» показался ей не таким уж сложным. Прерывались занятия только на прием пищи и «санитарные остановки». Ну, еще по нескольку раз на дню Грушин отвлекался на выдачу оружия. Похоже, Женька угадала, «дозрели» до осознания всей серьезности изменений в своей жизни не только ее соседки по палатке. Когда в дверь ангара стучал очередной посетитель, а то и компания из трех-четырех человек, кладовщик садился за стоящий на столе ноутбук и начинал деловито, пусть и не очень шустро, вбивать в графы какой-то программы данные из паспортов пришедших. Потом уходил вглубь склада и возвращался оттуда с новенькими карабинами Симонова, брезентовыми подсумками и бумажными пачками патронов.

О том, как называется выдаваемое старшим прапорщиком оружие, она выяснила еще после первого посетителя. Когда тот вышел наружу, Женька наморщила лоб и поглядела на Грушина.

— Дядь Коль, знакомая такая винтовка… Где я ее видеть могла?

— Это не винтовка, Эухения, — хмыкнул тот в ответ. — Это СКС — самозарядный карабин Симонова. А видела ты его, скорее всего, у почетного караула. Могила неизвестного солдата возле Красной площади… Вспоминаешь?

— Точно! — улыбнулась девушка. — Там еще в таких будках стеклянных солдаты стоят, неподвижные, как манекены. А когда меняются — маршируют красиво…

— Угу, — поддакнул Грушин. — Вот у них там как раз точно такие же карабины. Их на складах еще много лежит, про запас. Вот их и выдаем.

— А кому выдавать — кому нет, по компьютеру смотрите? — припомнила Женька разговор с регистрировавшей ее усталой женщиной в штабе.

— По нему, родимому, — согласился Николай Николаевич. — Тут база одна вельми толковая. Если кто судимый или на учете в психушке стоял, или у нарколога — сразу засемафорит.

— Это что получается, если человек когда-то глупость совершил или болен, так его на съедение бросить можно? — возмутилась Женька.

— Э, нет, золотце, ты тёплое с мягким не путай. Если человек за мелкое хулиганство судим или по экономической статье — это одно. А вот если по тяжким и особо тяжким… Таким деятелям оружие в руки давать — все равно, что волка в овчарню запускать: добром не кончится. А про больных, Эухения, так даже в совершенно спокойные советские застойные годы такой термин был — «недееспособный». То есть, не способный на самостоятельную деятельность. Заметь, даже в совершенно спокойных и мирных условиях — не способный. А уж про то, что сейчас вокруг творится — и говорить нечего… Вот как такому в руки оружие давать? Скоторым он сам не знает, что в следующую секунду сотворит, потому как в голове у него — винегрет пополам с кириешками. Лично мне таких граждан за спиной иметь — вообще не улыбается, а уж если они при этом еще и со стволами… Так что, как мне кажется, вооружать нужно только тех, кто сам до такой необходимости дотумкал.