Принцесса Намонаки - Мария Николаевна Сакрытина
– Держи!
– Госпожа, спасибо, но мне удоб…
– Просто заткнись и охраняй меня тщательнее, – перебила его я.
Что он ответил и ответил ли вообще, я не услышала, заснув моментально. Завтра ожидался тяжелый день: двадцать палок перед канцлером. Мне нужно было быть в форме!
Я думала, что, если кто-нибудь узнает мой секрет и мне удастся остаться в живых, я перестану чувствовать это страшное одиночество. Кто-то же будет меня понимать, перед кем-то можно будет вести себя свободно – этого уже достаточно.
Но вот Ли узнал, и ничего не изменилось.
Я совершенно ему не верила.
Свиток шестой
Одиннадцатый день четвертой луны
Что у нас сегодня? А-а-а, ну да, палки и канцлер. К телесным наказаниям в этом мире трепетное отношение: они никому не нравятся, поэтому никаких публичных истязаний вроде сожжения ведьм здесь не устраивают. Но считают, что крутые меры поддерживают порядок, а порядок – наше все. Если ты провинился, будь добр, приди сам в место не столь отдаленное, просиди в деревянной клетке пару суток, дождись своей очереди у позорного столба, и да воздастся тебе по делам твоим.
Мне, как принцу, ждать ничего не пришлось, но и формула «отмучился – ушел / забрали труп», как с обычными людьми, со мной не работала. Мое наказание было публичным.
Шоу должно продолжаться.
День выдался солнечный и праздничный. Я прела в парадном одеянии принца с длинным шлейфом, который мешал ходьбе, и широкими рукавами, в которых я умудрялась путаться. Шапка с длинным лепестком давила на лоб, а ее завязки натирали подбородок. Ну еще бы! Я же лежала ниц перед троном, носом упираясь в землю, и пыталась отрешиться от происходящего.
А правда, что мне до этих людей? Принца они и раньше ни в грош не ставили, так что я ничего не теряла. Но спина затекла страх как сильно, а голова болела безумно. А еще пот с меня тек ручьем. Да сколько можно ждать?!
Император обставил мое покаяние с шиком: собрал всех чиновников от мала до велика. Я оценила богатство местной бюрократической системы – собралось человек двести, не меньше. Конечно, места всем в Зале Совета не нашлось, потому наказание происходило во дворе. Я раньше все думала: почему он расчерчен под линеечку? Оказалось, это чтобы чиновники во время торжественных церемоний строго по рангам стояли. И одежда у них была под цвет «линеечки» – лиловые к лиловой, синие к синей, красные к красной и так далее. Везде должен быть порядок, и всяк обязан знать свое место.
Император сидел на троне и улыбался, рядом с ним стоял канцлер и тоже улыбался. Я отлично видела обоих, потому что время от времени поднимала голову, чтобы хоть взглядом дать понять: ну, все же в сборе, так чего мы ждем? Давайте уже меня бить!
Ли тоже стоял у трона, но хотя бы не улыбался. Его лицо, как обычно, ничего выражало.
А я обливалась потом и думала: почему император специально с началом тянет, неужели ждет, что я взмолюсь о пощаде? Хотя шанс был: продержи он меня еще с полчаса в такой позе, я бы, пожалуй, плюнула на гордость и взмолилась. Спина дороже.
В воздухе витал гул встревоженных голосов, пока не раздалось торжественное «бооом!» гонга. Наступила тишина. Мое наказание началось.
Сначала я пафосно попросила прощения, оттарабанив заранее выученную речь. Но говорила с выражением. Клянусь, я так трогательно умоляла меня простить, что первый ряд чиновников точно прослезился, сама видела. Может, в прошлой жизни я была актрисой?
Речь, кстати, подготовил кто-то из писцов императора, и мне ее загодя прислали. Текст был ужасно формальным и до предела унизительным. Утром я долго тренировалась, чтобы научиться произносить все без запинок и не краснеть, а сейчас на меня словно вдохновение снизошло. Кажется, я люблю выступать перед публикой.
Канцлер улыбался. Я выдавила из себя слезу и снова склонилась ниц. Еще раз загудел гонг, и император, поднявшись, а заодно пнув меня сапогом в плечо: «Ичи, заканчивай!» – объявил второй акт сей драмы. Тот, где меня бьют.
Чиновники обалдели. Да так, что тишину можно было резать. Один голос это сделал:
– Ваше Величество, палки? Как можно?! Разве это не унизит всю императорскую семью?
Мне хотелось обернуться и посмотреть, кто такой смелый: возможно, будущий союзник? Но я должна была лежать, а император промолчал, ничего не ответив.
Принесли табуретку, чтобы я на нее встала, дабы и последним рядам чиновников было все видно. Я разулась, подняла подол одежд, постаравшись не запутаться в рукавах и шлейфе, влезла на эту табуретку и выпрямилась. К канцлеру тем временем подбежал кто-то из слуг с пятью бамбуковыми палочками, тонкими, как тростник. Что ж, хотя бы не те доски-«лопаты», которыми казнили Рен.
Перед самым началом император поймал мой взгляд и поднял брови, мол, как оно? Может, передумаешь? Меня бы отпустили невредимой, а Ванъяна бы забрали.
Я покачала головой и даже позволила себе в ответ усмешку: «Не дождешься!»
Канцлер ударил. И все мои силы ушли на то, чтобы удержаться на проклятой табуретке ровно и не закричать. Было очень больно, а мерзкий старик меня, конечно, не жалел. После первого же удара пошла кровь, я хорошо почувствовала, как по голени побежала горячая липкая влага.
В тот момент я подумала: ну и что, если останутся шрамы, это же не мое тело! Шрамы украшают мужчину, хе-хе. Мне же куда важнее было сохранить достоинство. Для принца это был отличный шанс показать, что он на самом деле не шут, не тряпка, а сильный, выносливый. И вообще, хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Под конец наказания, дурея от боли и шатаясь, я случайно взглянула на Ли. И на миг стало легче. Нет, не от любви – насчет Ли я больше не обольщалась, – а от удивления: мой телохранитель больше не казался спокойным. Он смотрел на канцлера, сжимая кулаки, и, казалось, еще чуть-чуть – и старикашка лишится головы. Но не сразу. Судя по виду, Ли сначала собирался его жестоко помучить. К тому моменту я была уже совсем не против такого сюжетного поворота.
Канцлер сломал о меня все пять прутьев, превратив ноги принца в сплошную кровавую рану. Когда он ударил последний раз и громко произнес: «Двадцать!» – я чуть не упала от облегчения. Все ведь закончилось? Правда?!
– Принц, поблагодари за урок. – Голос императора прозвучал тихо, как сквозь вату.
От моего куража не осталась ничего. Я слезла с табуретки,
