Виктор Торчинов - Таинственная самка: трансперсональный роман

Концертный зал, в который мы теперь направились, располагался на материке, в Коулуне, но совсем недалеко от набережной. Мы погрузились на паром «Star Ferry», который бесплатно перевозит пассажиров с острова в Коулун и обратно, и отправились наслаждаться музыкой.

Несколько лет тому назад один китаец в разговоре со мной назвал Гонконг вэньхуадэ шамо — «культурной пустыней». Теперь я уверен, что это сильное преувеличение. Конечно, святая святых Гонконга — бизнес, и биржа — храм его. Но вместе с тем не может быть культурной пустыней город, в котором есть такие замечательные концертные залы с такой прекрасной акустикой и отличным современным дизайном. Как и следовало ожидать, оргкомитет конференции решил угостить нас «Мессией» Генделя, великой ораторией, которую я всегда любил. Поэтому я весь растворился в звуках музыки, и все, кроме нее, для меня исчезло, пока хор не запел: «And Не shall purify the sons of Levi’» — «И он очистит сынов Левия». Тут вдруг внезапно в моем мозгу возник изрядно поблекший облик московского Андрея Королева, зазвучал его голос, что-то говорящий о Саббатае Цеви и светоносных драконах. Одновременно возникло сильнейшее желание позвонить ему, вот прямо сразу сейчас, из Гонконга, из холла концертного зала. Я подавил это желание и остался сидеть в кресле, но наслаждение музыкой исчезло; я даже вообще почти перестал ее слушать. И только после того, как хор грянул грандиозное «Аллилуйя!» и весь зал поднялся на ноги, мне немного полегчало и желание звонить в Москву приутихло. Когда хор пропел «Ашеп», я вышел в холл поразмять ноги, обнаружив заодно, что здесь уже полным ходом идет подготовка к завершающему фуршету: Finis coronat opus — «Конец венчает дело».

На фуршете ко мне подошел старший нашей делегации Андрей Федорович Смоляков и пустился в воспоминания о Гонконге десятилетней давности, когда он еще пребывал под британской короной. Впрочем, оказалось, что изменений в Гонконге с 1997 года, то есть со времени возвращения в лоно родины, произошло на редкость мало и свелись они в основном к тому, что с главпочтамта исчез портрет королевы, а в городе висят уже не британские, а по большей части гонконгские флаги с хризантемой (красные со звездами китайские тоже еще поискать надо). В результате Гонконг стал производить впечатление некоего порто-франко, вольного города, хотя людей, понимающих английский, особо не прибавилось. Зато на мандаринском диалекте — стандартном китайском языке путунхуа — стало говорить немного больше людей; до этого же говорили только по-кантонски.

Затем подошедшая к нам группа континентальных китайцев завела разговор о том, что при всей дружбе между народами России и Китая академические контакты между нашими странами практически сошли на нет и что хорошо было бы их оживить. Мы со Смоляковым согласились, что здорово было бы оживить и что торговля оружием и строительство электростанций отнюдь не должны быть единственным выражением нашей дружбы, но, увы, у нашей достославной Академии нет средств и и т. д. и т. п. Китайцы поулыбались, поулыбались и двинулись дальше — знакомиться с южнокорейской делегацией.

Следующий день был однообразен и тосклив, как и все дни перед отъездом: официальное закрытие конференции, благодарности, обмены визитками и бумажками с адресами, мэйлами и телефонами, поход за сувенирами и по особо полюбившимся местам, сбор чемоданов и беспокойный сон перед дальней дорогой.

Утром, когда я еще не успел даже умыться, мою комнату заполнили своим багажом дорогие коллеги и соотечественники: самолет у нас только вечером, расчетный час в гостинице — полдень, и вот администрация нашего «Чартера» любезно предоставила всей нашей братии для размещения багажа между полуднем и вечером именно мой номер, спасибо ей огромное. В конце концов мы погрузились на рейсовый автобус, идущий в аэропорт, зарегистрировались, заплатили аэропортный сбор — целых 150 гонконгских долларов! — и благополучно отбыли из Гонконга рейсом «Ал-Италии». На этот раз оргкомитет решил сделать наш полет еще более увлекательным: из Гонконга мы летели в Рим, из Рима в Вену и оттуда уже в Питер или Москву — кому куда надо. Из всего этого полета мне запомнились только вершины Альп под крылом нашего самолета, под ним — под крылом, разумеется, — Монблан, как грань алмаза, и прочее в том же духе. Действительно впечатляюще. В Питере нас со Львом Петровичем встретила прохладная пасмурная погода (о сколь сладостна она после гонконгского жара!) и, слава всем богам, отсутствие каких-либо новостей (я всегда соглашался с англичанами в том, что по news is good news[41]). Поговорив с женой о гонконгских диковинах и одарив ее скромными сувенирами, я спотыкающейся походкой направился в объятия Морфея — единственной форме нетрадиционных сексуальных отношений, которой я отдавал дань. Завтра, увы, не отдохнуть — завтра надо в институт: присутственный день-с!

Если же вам интересно узнать, что произошло потом, прочтите следующую главу.

Интерлюдия четвертая

Осень 1985 года. Я собираюсь жениться, но пока вместе с приятелем снимаю комнату недалеко от метро «Ломоносовская». В это время я иногда общаюсь с неким Лешей Манусевичем, имевшим репутацию дзэнствующего хиппи. Иногда я заходил к нему, а иногда, реже, он ко мне. Его родители работали где-то за границей, оставив в распоряжении сына большую квартиру на Гражданке, а он в ней дзэнствовал и хипповал, то есть вел весьма рассеянный образ жизни, утверждая свое нонконформистское достоинство порой даже тем, что переставал мыться и менять белье. В такие дни общаться с ним было тяжко из-за распространяемых ароматов противостояния мещанскому образу жизни. Зачем я с ним общался, я и сам плохо представляю. Это было вовсе не интересно, ибо Леша большой оригинальностью суждений не отличался и все его разговоры по большей части сводились к пересказам Судзуки в хипповской, так сказать, аранжировке. Иногда его, впрочем, заносило: он изменял дзэн и впадал то в шиваизм, то — даже! — в кришнаизм. Впрочем, в кришнаитах Леша долго не засиделся, ибо вегетарианство и воздержание от «дури» явно не были его стихией.

Однажды в ненастный октябрьский (а то и ноябрьский, точно не помню) день он вдруг внезапно появился в моей комнате и стал вещать что-то о Шиве, Шакти и подъеме кундали-ни. Я слушал вполуха. Закончив свой монолог, он вдруг предложил мне зайти к одному его приятелю, тоже хиппи, который жил где-то поблизости. Поскольку никаких особых дел у меня не было, я согласился, и минут через пятнадцать мы уже звонили в дверь квартиры на втором этаже дома сталинской застройки. Нам открыл Лешин приятель, явно имевший на челе печать духовного родства с ним, и пригласил проходить в дом, точнее, на кухню.