За тридцать тирских шекелей - Корецкий Данил Аркадьевич
По чести сказать, я испугался. Многих пугал этот перстень, и много слышал я слухов о его страшной силе. Слухи покоились на печальной судьбе соратников адмирала Дрейка: одного казнили по приговору Королевского суда, другого сослали на каторгу, третьего зарезали в пьяной драке… Злые языки утверждали, что восхождение сэра Дрейка к вершине славы и богатства происходило по костям его приближенных, а управлял этим именно перстень! Голова царя зверей была на нем с камнем цвета ночного сияния в пасти. А порой казалось, что и не зверь то вовсе, а человек… Болтали, что это подарок самого… (не стану называть его имени). Я не был склонен верить этим злонамеренным сплетням недругов и завистников. Но слишком многое говорило в их пользу: хозяин никогда не ходил в храмы, не осенял себя крестным знамением, на его кораблях никогда не было капеллана… И тем не менее ему везло: бури утихали на пути «Золотой Лани», в меньшинстве он громил превосходящие эскадры, выходил невредимым из любых переделок, ему благоволила Королева, он стал рыцарем, вознесся к высшему флотскому званию… Кто помогает ему, если он отвернулся от Всевышнего?! Я, конечно, гнал эти мысли, но попытался любыми путями избежать такого подарка. Мне это не удалось, я не смог долго перечить своему хозяину, глубокоуважаемому сэру Дрейку. Принял перстень и спрятал его в свою одежду».
Трофимов брал из стопки фотографию за фотографией, считывал текст, стараясь не пропустить от объявшего его волнения ни малейшей детали.
«…к сожалению, обстоятельства усугубляли подозрения. Чувствуя приближение последнего вздоха, вместо исповеди капитан приказал построить команду для прощания. Но задуманному не суждено было сбыться. Большая чёрная чайка, такая, каких и не видел никто из нас раньше и даже не слышал о них, откуда-то вдруг прилетела и, сделав несколько кругов над палубой, села на бизань-мачту. Это был дурной знак! Матросы взволновались и с криками о плохом предзнаменовании нарушили строй, а сэру Дрейку совсем стало плохо, и я почти донес его обратно в каюту, еле живого.
Помощник капитана Сэмюэль Симпсон – лучший стрелок на «Золотой Лани», приказал принести аркебузу и, тщательно прицелившись, выстрелил в страшную птицу, да только сам чуть не лишился головы: ствол вдруг разорвался, и он получил ранения… В тот же миг почил мой хозяин. Под залп всех корабельных орудий обитый свинцовыми листами гроб с телом сэра Френсиса Дрейка был спущен в морскую пучину. Черная чайка все еще сидела на мачте, ее не спугнули ни пушечный грохот, ни крики матросов.
Дождавшись, когда все разошлись по каютам поминать ромом своего капитана, я вышел на корму и с сильного размаха бросил перстень за борт, вслед за его хозяином. Но они не смогли воссоединиться в голубой бездне: в тот же миг черная чайка мелькнула мимо со скоростью стрелы, у самой воды схватила клювом льва с камнем и полетела прочь. Она летела необычайно быстро для любой птицы и через несколько мгновений скрылась из глаз…»
Трофимов отложил фотографии. Прочитанное произвело на него сильное впечатление. «Надо будет перевести и опубликовать, – подумал он. – Только продумать, под каким углом подать…»
И еще одна мысль билась во взбудораженной голове: «Куда же полетел перстень? Каким стал еще один шаг на его длинном черном пути?»
Но и тут выручил Афористов. Позвонил, как всегда неожиданно, поболтал о том, о сем и вдруг сказал:
– Помнишь, я тебе обещал новую тему подкинуть для твоих исследований? Так это граф Калиостро. Если он, конечно, граф. Слышал про такого?
– Конечно!
– Он и в Петербурге засветился, записывай номера фондов хранения – твоя Ирина в своей библиотеке их живо найдет…
Часть вторая
Маг Калиостро
Глава 1
Головы на фасаде
Палермо, 1755 год, осень
Морская площадь – главная площадь старого Палермо, частично находилась когда-то под водой, но море отступило, и площадь расширилась еще больше. В Средние века здесь казнили преступников, устраивали рыцарские турниры и кукольные представления, фокусники и скоморохи веселили местных жителей по праздникам. Традиция ярмарок и публичных выступлений сохранилась и после того, как казни и пытки ушли в прошлое: народ одинаково любит любые развлечения – как с пролитием крови, так и с безудержным весельем. На Пьяцца Марина проводили даже празднования королевских свадеб, а в конце семнадцатого века на площади возвели деревянные помосты для театральных выступлений.
На эту легкомысленную вольницу строго взирает мрачный каменный исполин – возвышающийся над Морской площадью – дворец-крепость Кьярамонте-Стери, в котором размещался трибунал канцелярии священной инквизиции. Аскетичный, с запавшими щеками отец Алонзо – учитель школы при церкви святого Рокка, куда по воле родителей приходилось ходить Джузеппе Бальсамо – как-то рассказал, что в нишах на фасаде дворца раньше стояли железные клетки, в которые были подвешены отрубленные головы дворян, восставших против императора Карла V. А потом ещё Джузеппе услышал, как пожилая соседка говорила матери, что тени казнённых бродят ночами по площади в поисках жертвы. Вначале он подумал, что синьора Карлотта, наверное, врёт, тем более что отец говорил матери: «Этой балаболке верить нельзя!» Правда, говорил по совсем другому поводу.
Но сосед с другой стороны улицы – синьор Донато, сапожник, который бесплатно сшил мальчику легкие и прочные туфли, подтвердил эти слухи.
– Они подстерегают одинокого путника в темных переулках, когда нет луны, и неожиданно выскакивают из подворотни… Горе тому, кто не распознает опасность, приняв их за обыкновенных разбойников, – замогильным голосом вещал сапожник. – Потому что расплачиваться придется не монетами или одеждой, а собственной кровью!
Сжавшись в углу мастерской в маленький дрожащий комочек, Джузеппе с ужасом слушал холодящие кровь истории, а когда Донато замолкал, просил продолжения, потому что, как ни странно, но его страх тесно переплетался с острым любопытством. Донато охотно продолжал, причем его рассказы становились все обстоятельнее, а он незаметно превратился в их главного героя.
Оказалось, что в молодости нынешний сапожник был отчаянным парнем, и, хотя нежить неоднократно попадалась на его пути, он каждый раз выходил победителем благодаря смелости, решительности и большому складному ножу с кривым, бритвенно-острым лезвием, который он и сейчас всегда носил при себе, отрезая им кожу для верха сапогов или вырезая по лекалу подошву нужного размера. Джузеппе и так верил каждому слову соседа, но демонстрация того самого ножа устраняла даже вероятность сомнений в подлинности рассказанных случаев из его замечательной и необыкновенной жизни. Впрочем, оказалось, что мужества и ножа недостаточно для победы над нечистью: нужно было знать еще волшебные слова и заклинания, которым сапожника научил старший друг Ремиджио по прозвищу Паук, с которым они четыре года путешествовали по свету…
– Чем больше знаешь волшебных слов, тем сильнее ты против исчадий ада, – отложив работу, Донато закуривал маленькую, сильно изогнутую трубку, которую он называл «носогрейкой». Чувствовалось, что он сам увлечен своими рассказами – очевидно воспоминания о совершенных в молодости подвигах будоражили и разогревали остуженную возрастом и медленно текущую в жилах кровь, которую он не дал выпить теням казненных убийц и отравителей и не позволил пролить многочисленным врагам в человеческом обличье – Силвано Длинному, Одноглазому Уго, Волосатому Эмилио и другим таким же негодяям.
Постепенно живые злодеи даже вытеснили из его рассказов призраки казненных преступников: оказывается, им с Пауком приходилось постоянно драться с дружками Длинного Сильвано, которые умышленно ходили за ними по тратториям, затевали ссоры, а иногда нападали с ножами прямо на улицах и даже зарезали нескольких хороших парней из их компании…
За рассказами незаметно в мастерской становилось темно, «носогрейка» выхватывала из темноты только худое, испещренное морщинами лицо Донато. В красной подсветке, со впалыми щеками и темными провалами глазниц, оно имело устрашающий вид и казалось головой скелета, так что маленькому Джузеппе становилось не по себе. Но голос соседа успокаивал.
