Галлант - Виктория Шваб
Ну и пусть, думает Оливия, но потом ей мерещится, что, если она оставит там карандаш, дом схватит его, всосет в щель между половицами, в дыру меж этажами, а ведь это ее любимый карандаш. Вздохнув, Оливия сбрасывает одеяло, выбирается из постели и опускается на корточки, чтобы заглянуть под кровать.
Она готовится увидеть сгнившее лицо, полупрозрачную седую копну грязных волос, грустную улыбку. Под кроватями в Мерилансе так же лежал гуль, в темноте опустив подбородок на сложенные руки, будто кто-то, кроме Оливии, мог его там увидеть.
Но под кроватью нет никого. Только пыль и темнота, слабые очертания карандаша, который теперь не достать. Оливия ложится ничком и тянется его схватить, но замечает еще кое-что. Между изголовьем и стеной втиснута, словно в тайник, какая-то тень, на виду торчит только нижний угол.
Книга.
Непонятно, упала ли она за кровать и застряла или ее спрятали там нарочно, но когда Оливия заправляет карандаш за ухо и тянет за угол, книга поддается. Сердце замирает – такая она тонкая и мягкая. И не книга это вовсе.
Дневник.
Оливия выбирается из-под кровати обратно к лужице света, садится на пол и рассматривает обложку. Сверху – завиток позолоченной буквы «Г». Оливия в растерянности взирает на нее. Это дневник матери… Но нет – Оливия поднимается на ноги и видит: старый дневник, который всегда у нее был, по-прежнему лежит на смятых простынях, где она его и оставила. И вообще – та книжица зеленого цвета, потертая от старости, отмечена двумя необычными бороздами, а из среза торчат вырванные и вставленные обратно страницы. Найденный же дневник – мягкий, чистый и далеко не такой истрепанный.
А еще он красный. Как тот, что ей приснился.
Поглаживая позолоченную «Г», почти не вытертую, Оливия представляет, что ее матери подарили не один дневник, а два. Комплект. Затаив дыхание, она открывает книжицу и ахает, увидев записи – нежный почерк с завитушками, такой же, каким был на первых страницах зеленого дневника, когда рука матери еще не ослабла и заметки не стали путаными, обрывистыми и перечеркнутыми.
Оливия годами вчитывалась в слова, пытаясь разгадать загадку, что кроется в дневнике матери, изучая строчку за строчкой в поисках подсказок. И вот теперь листает страницы, удивляясь обилию новых записей.
Артур сегодня не в настроении.
Пролистав дальше, она находит имя Ханны.
Ханна говорит, если я испорчу еще одно платье, она заставит меня носить штаны. А я сказала, ерунда, были бы только ботинки подходящие.
Еще через несколько страниц встречается имя Эдгара.
Кто-то выпустил птицу из клетки, и теперь я никак ее не найду. Артур говорит, ее не вернуть, а Эдгар – что все к лучшему, мол, птицы любят небо больше, чем подоконники. Я оставила окно открытым: вдруг она вернется? И отец чуть не оторвал мне голову.
Как странно видеть двери, распахнутые в другую жизнь.
В этих записях нет загадочного «ты», или упоминаний о движущихся тенях, костях, напичканных историями, точно мозгом, или голосах во мраке. Есть рисунки – то здесь, то там, наброски птичьей клетки, розы, пары рук, но они небольшие и детальные, выписанные вдоль полей страниц, так не похожие на хаотичные изображения в другом дневнике.
Оливия пролистывает десяток обычных записей – заметки о том, как брат сводит Грейс с ума, об отсутствии матери, о тревожащем кашле отца. О Ханне и Эдгаре, о том, что никто не замечает, как они влюбляются, и тут на глаза Оливии попадается кое-что.
Прошлой ночью я вышла за стену.
У Оливии захватывает дух, взгляд мчится по строчкам.
Я хотела увидеть сама. Понять, настоящее ли все это, или от меня просто ждут, что я вырасту и увяну здесь от одних лишь суеверий. Ну не смешно ли? А вдруг это просто легенда, которую передавали от одного Прио́ра к другому, пока мы не забыли, что все выдумка? Неужели мы все находимся во власти безумного наваждения?
Нас ждет огромный мир, а мы сидим здесь и таращимся на стену. Отец зовет дом тюрьмой, а нас – стражниками, но это ложь. Мы такие же узники. Мы привязаны к этой земле, к особняку и саду.
Оливия медлит. В голове эхом отдается голос Мэтью: «Однажды мы пришли в Галлант и теперь не можем его покинуть. Мы привязаны к нему».
Оливия прогоняет его из своих мыслей и читает дальше:
Артур говорит, за стеной подстерегает смерть. Но правда в том, что она повсюду. Смерть забирает розы и яблоки, приходит за мышами и птицами. Она ждет нас всех. Отчего же смерть мешает нам жить?
Вот почему я это и сделала. Я вышла за стену. Я не должна была… Думала… неважно, что я думала. Конечно, я не первая. Конечно, это не выдумки. Мне не жаль. Я не… Но теперь я понимаю. Я никогда не вернусь.
У Оливии замирает сердце, она с трепетом переворачивает страницу.
Никто никогда не должен узнать. Я не должна писать это здесь, но в глубине души подозреваю, что начну сомневаться. Решу, что все мне приснилось. Но слова на бумаге присниться не могут. Так что вот: прошлой ночью я пошла за стену. И встретила Смерть.
Слова сорной травой расползаются по странице. Оливия поглаживает их пальцем, втайне ожидая, что они дрогнут от ее прикосновения. Чернила капали на бумагу, будто тот, кто писал, сидел, занеся над листом руку, и сомневался, прежде чем продолжить.
Не встретила, а увидела, но довольно близко. С его четырьмя тенями и десятком призраков, безмолвных в остове разрушенного дома. Записанное на бумаге, это звучит безумно. Когда я это видела, оно и казалось безумием. Безумный мир, лихорадочный сон. После Артур поймал меня в саду, крепко встряхнул и спросил, не заметили ли меня, и я сказала – нет. Я не выдала брату, что самый высокий из слуг-теней, отделившись от своего господина, будто в ясный летний полдень, нашел меня в холле. Я не выдала брату, что он посмотрел прямо на меня своими почти непроглядно-черными глазами и, склонив голову, указал на ближайшую дверь, на сад и стену. Я не выдала, что слуга-тень меня отпустил.
Запись заканчивается. Руки Оливии уже сами собой переворачивают следующую страницу.
Начинается другая:
Прошлой ночью я ему написала. Я вернулась к стене, думая, что послание исчезло, украдено, как и все остальное, что попадает в трещины, но оно все еще было там: втиснуто между железом и
