Испорченная реальность (ЛП) - Урбанчик Джон

Иногда я слышу тихие вопросы. Иногда кто-то гладит меня по щеке или тыкает меня пальцем в бок.

Ночью меня раздевают. Связанный, я не могу сопротивляться.

Ножами они срезают с меня одежду, кусочек за кусочком, пока на мне не остается ничего. Они действуют хладнокровно, как врачи. Я спокоен, пока мужчина не сдвигает мой член набок, чтобы срезать трусы.

Ночью звук барабанов приближается, в воздухе висит пыль. Кто-то приносит мне воды, вливает в рот пару капель — мало, чтобы утолить жажду, но я рад и этому. Кто-то вытирает мне лоб.

Они расписывают мое тело кисточками. Это мучительно, даже возбуждающе. Краска холодная, влажная и густая.

Тьма становится полной. Я не вижу призраков, которые наносят серую краску мне на ноги. Барабаны стучат, голоса плывут в воздухе, Капитан Страх подходит, чтобы прошептать мне на ухо свои заветы:

— Нет ни прошлого, ни будущего, только настоящее. Нет надежды, нет любви, только чистота реальности, к которой мы не принадлежим. Отбрось сомнения и тревоги, мечты и страхи, прими сущее, мир, что живет без нас, и узнай свое предназначение, причину нашего упорства. Мы очищаем реальность после сдвига, делаем мир таким, каким он должен быть. Нет возврата, нет пути дальше — есть только то, что мы слышим, видим, осязаем и пробуем на вкус. Мы можем исправить ошибки. Истребить скверну или дать потерянному шанс на новую жизнь на краю, вне бытия. Как нам и суждено.

После нескольких подобных наставлений Страх говорит:

— Ты понимаешь, Кевин Николс?

Голос меня не слушается. В горле пересохло. Думаю, прошли уже сутки. Я чувствую утренний свет, хотя еще не вижу его. Говорить больно, так что я шепчу. Шепчу, как один из призраков:

— Я понимаю. Потому что это правда.

— Ты веруешь, Кевин Николс?

Я не могу лгать, голос меня выдаст, так что не говорю ничего. Он понимает. Хочет меня сломать, знает, что сможет. Это лишь вопрос времени.

Солнечный свет пробивается сквозь листву, и серая краска на теле застывает, придавливает меня. Она теплая, сухая, неприятная, но барабаны, наконец, смолкли, и меня, кажется, оставили в покое.

Всякий раз закрывая глаза, я вижу Карен, Тимми или Анну. Вижу одноглазого бродягу с моста и Иезавель. Я бы заплакал, если б остались слезы. Кто-то снова вливает мне в рот четыре или пять капель воды, скорей мучит, чем помогает. Женщина. Она шепчет мое имя, касается моих губ и исчезает.

Если бы я их различал, решил бы, что это женщина-призрак с третьей платформы на станции «Таун-Холл».

Я грежу о прогулках в буше вместе с Карен, в Голубых горах и вокруг Улуру в Тасмании. Я слышу шум водопада, он вплетается в мои сны, потоки у озера Дов, ныряние с Рифа, плаванье в Троицын день (это воспоминание Анны обо мне, не мое, я вот-вот сойду с ума, но продолжаю бороться). Дожди, грозы, ураганы, циклоны. Водные горки. Высокие стаканы свежего лимонада, полного сахара и льда, идеально мокрые. Соревнование по плевкам в начальной школе. Игры на выпивание в колледже. Шампанское на свадьбе. Уэнворт-Фоллс. Каскады Катумбы. Ниагара. Весь гребаный Тихий океан.

Я не уверен, сплю я или брежу.

Иногда в воспоминания вторгаются серые лица, словно призраки следили за мной с рождения. Они на песке, когда я купаюсь на пляже Рокавей[20]. Наблюдают из окон отелей и кондоминиумов, как я иду по Дейтоне[21]. Ждут у дна с лобстерами близ берегов Ки-Уэст[22], пока я погружаюсь с дыхательной трубкой. Они как испанские танцоры, которых я вижу с лодки, морские слизни цвета фламенко. Только теперь серые и — люди, вернее, похожи на людей, плавают под водой, не заботясь о маске или трубке. Плавают среди темных дельфинов Каикоуры[23], следят за мной с катера, стоят на берегу.

Я просыпаюсь, как от толчка, дергаюсь, натягиваю ремень на шее и ударяюсь затылком о доску, к которой привязан. Несколько мгновений борюсь, прилагаю сверхъестественные усилия, чтобы вырваться, но все тщетно, я беспомощен, избит, мне больно. Я поворачиваю голову и облевываю одного из призраков. Рвоты немного, в основном это просто мучительные спазмы, душераздирающий кашель, слезы из глаз.

Я обмякаю. Язык как наждачка. Ужасный привкус во рту, горький и медный. Страх рядом, возвышается надо мной, еще дюжина призраков окружает нас. Он говорит:

— Освободите его.

Они делают это с помощью ножей.

Иосия вскоре вернулся, улыбаясь, просто сияя, и сказал:

— Она уже в пути.

— Кто она?

— Она ответит на все твои вопросы, — проговорил он.

— А вы не станете?

— Я Божий слуга. Я здесь, чтобы помочь твоему путешествию, Кевин. Я не заставлю тебя сделать первый шаг, не шагну за тебя. Могу предложить покой. Утешение. Ответы? У меня их нет.

— А у кого-нибудь есть?

— Некоторые скажут «да».

— Они лгут?

— Нет, если верят в ответы. Но в лучшем случае это просто теории. В худшем... ты можешь вообразить что угодно, но твои руки останутся пусты.

Слушал ли я его?

Нет, если честно. Но не мог просто встать и уйти. Меня манили ответы. Возможности. Женщина, о которой он говорил, видимо, стала его ответом, раз он не мог ничего добавить.

— Не бойся, — сказал мне Иосия. — Как для Авраама много лет назад, так и теперь. Господь — наш щит. Он будет сражаться за нас.

Я закатил глаза — не мог ничего поделать. Ожидал стих про «не убоюсь зла» и «долину смертной тени» — возможно, единственный, который я помнил, но не мог процитировать.

Либо Иосия не увидел, либо тени в церкви были слишком густыми, а может, просто он привык к такой реакции, но не отреагировал на мой неосознанный жест. Просто проговорил:

— Я скорблю о твоей утрате, Кевин.

От этого я почувствовал себя плохо. Не из-за утраты — потому что человек пытался по-своему помочь, а я отмел почти все, что он сказал, еще не войдя в церковь.

— Слова не помогут, — продолжал Иосия. — Я могу помолиться за них, но нельзя требовать у Бога. Если твой ребенок никогда не существовал, он хотя бы не попадет в ад.

— Думаю, это плюс, — наполовину искренне сказал я, пытаясь вести себя хорошо, пока не явится загадочная незнакомка с ответами.

— Женщина, что была твоей женой, — сказал он, — не совершила греха.

— А я, отец?

— Я не священник, брат мой. И не могу узнать, что у тебя на душе.

Он тепло улыбнулся и продолжил:

— Но уверяю тебя, Кевин, ты не виноват.

— Я хочу вернуться.

— Знаю, — сказал Иосия и повторил: — Знаю.

Некоторое время мы сидели молча на скамейках у входа. Никто не пришел. Я заметил эскиз, интерьер церкви был набросан в спешке много лет назад. Ничего особенного, просто много дерева, отражавшего звуки.

Иосия нарушил молчание, поднимаясь на ноги. Спросил:

— Где мои манеры? Ты гость в доме Божьем, я должен предложить... воды? Сока? У меня, наверное, и кола найдется.

— Было бы чудесно.

— Подожди минутку. — сказал он и снова исчез за дверью у алтаря.

У меня за спиной раздался женский голос:

— Ты, наверное, Кевин.

Я обернулся. Она стояла во мраке и точно не была призраком. Голос, глубокий, бархатный, совсем не походил на шепот. Она была тоненькой, меньше меня, почти эфирной, но что-то в ней притягивало взгляд. Она казалась старше, чем была: от уголков мрачных глаз бежали ранние морщины. Производила впечатление женщины, знакомой со скорбью и утратами. Она была такой же, как я, как преподобный, даже как призраки. Мы были в братстве потерянных, забытых, несуществующих, и на минуту я поверил, что она действительно хранила ключи к тайнам.

— Привет, — тихо проговорил я.

— Ты многое потерял, да?

Я кивнул.

— Как и ты.

— Я уже забыла. Это случилось давным-давно. Хочешь ответов, Кевин?