Клайв Баркер - Явление тайны

Сначала ему нужно было сориентироваться. Он выбрал магазинчик охлажденного йогурта, где было меньше всего народу, и нырнул туда. Там его встретили с таким радушием, что он побоялся, что его узнали.

— Привет! Чем я могу вам помочь?

— Я… нездешний, — «дурацкое заявление», подумал он. — Могу ли я где-нибудь здесь купить карту?

— Калифорнии?

— Нет Паломо-Гроув, — он старался говорить короче, чтобы меньше заикаться.

Улыбка за прилавком стала еще шире.

— Тут карта ни к чему. Наш город маленький.

— Ясно. А как насчет гостиницы?

— Конечно! Одна тут совсем рядом. Или есть еще новая, в Стиллбруке.

— А где дешевле всего?

— "Терраса". Это в двух минутах езды, вниз от Центра.

— Чудесно. Улыбка, которую он получил в ответ, говорила: «Здесь все чудесно». Он сам в это почти поверил. Блестящие на солнце машины; стрелки, указывающие на сияющий городской Центр; большой плакат у въезда в мотель: «Добро пожаловать в Паломо-Гроув, гавань изобилия!» — тоже сияющий. Он был рад, получив номер, задернуть шторы и немного полежать в полумраке.

Под конец пути он порядком вспотел, поэтому решил принять душ. Минут десять он прыгал по комнате, выполняя любимые гимнастические упражнения. Как обычно, это освежило не только его тело, но и мозг. Когда он заканчивал приседания, он уже был готов перевернуть полгорода в поисках ответа на вопрос, который его интересовал.

Кто такой Ховард Катц? Ответ «это я» его больше не устраивал. Ему требовалось больше информации.

Первой этот вопрос задала Венди — тем долгим вечером, когда все между ними стало ясно.

«Ты мне нравишься, Хови, — сказала она. — Но я не могу полюбить тебя. И знаешь, почему? Потому, что я тебя не знаю».

«Ты знаешь, кто я, — ответил Хови. — Человек, пустой внутри».

«Это глупо».

«Это правда».

И это была правда. Другие заполняли себя чем-то — желаниями, карьерой, религией; он чувствовал только эту непонятную пустоту. Те, кому он нравился — Венди, Ричи, Лем, — были терпеливы. Они ждали, когда из его заикания и запинания выйдут какие-то слова, и, казалось, находили в них значение («Эх ты, дурила пустой» — сказал как-то ему Лем, и Хови запомнил). Но для прочих он был «дура Катц». Открыто ему это не говорили — мало кто рисковал помериться с ним силой, — но он знал все, что говорится за его спиной.

Разговор с Венди стал последней каплей. Весь остаток недели он размышлял. Решение пришло неожиданно. Если и было место на земле, где он мог что-то узнать и понять о себе, то это город, где он родился.

Он раздвинул шторы и выглянул на улицу. Сияло солнце; в воздухе пахло чем-то приятным. Он не мог понять, зачем матери понадобилось менять это райское место на Чикаго с его зимним ветром и летней пылью и вонью. Теперь, когда она умерла (неожиданно, во сне), ему предстояло узнать это самому, и, может быть, в процессе узнавания заполнить свою внутреннюю пустоту.

Когда она подошла к выходу, из комнаты послышался голос матери:

— Джо-Бет? Ты здесь?

Те же тревожные нотки в голосе: любите меня сейчас, потому что завтра меня может не быть. Завтра… или через час.

— Дорогая, ты еще здесь?

— Ты же знаешь, мама.

— Можно тебя на минутку?

— Я опаздываю.

— Только на минутку. Пожалуйста!

— Иду. Не волнуйся.

Джо-Бет поднялась наверх. Сколько раз в день она совершала это путешествие? Вся ее жизнь состояла из спусков и подъемов по этим ступенькам.

— Что, мама?

Джойс Магуайр лежала в своем обычном положении, на диване под раскрытым окном, высоко на подушках. Она не казалась больной; но большую часть времени она болела. Врачи приходили и уходили, недоуменно пожимая плечами. Слушали сердце, легкие, мозг. Все нормально. Но мама не верила тому, что у нее все нормально. Она когда-то знала девушку, которая сошла с ума, попала в больницу и никогда оттуда не вышла. Поэтому она боялась безумия больше всего на свете.

— Ты не попросишь пастора позвонить мне? — попросила Джойс. — Может, он зайдет вечером.

— Он очень занят, мама.

— Не для меня, — возразила Джойс. Ей было тридцать девять, но выглядела она вдвое старше. Осторожность, с какой она поднимала голову от подушки, словно каждый дюйм был для нее триумфом, дрожащие руки; постоянная тревога в голосе. Она вошла в роль мученицы, и никакая медицина не могла освободить ее от этой роли. Этому соответствовали и бледные тона ее одежды, и ее отросшие, спутанные волосы, когда-то красивые. Она не пользовалась косметикой, что еще больше усиливало впечатление. Джо-Бет была даже рада, что мама не появляется на людях. Это вызвало бы толки. Поэтому она и сидела здесь, в доме, а дочь бегала к ней по лестнице. Вверх-вниз, вверх-вниз.

Когда раздражение Джо-Бет вырывалось наружу, как сейчас, она убеждала себя, что для такого поведения матери есть причины. Жизнь нелегка для женщины, воспитывающей внебрачных детей в таком городе, как Гроув. Это само по себе было болезненно.

— Я скажу пастору Джону. А теперь мне пора.

— Знаю, дорогая, знаю.

Джо-Бет повернулась к двери, но Джойс окликнула ее.

— И не поцелуешь? — сказала она.

— Мама…

— Ты никогда не отказывалась поцеловать меня.

Джо-Бет вернулась к кровати и принужденно чмокнула мать в щеку.

— Будь осторожна, — сказала Джойс.

— Все нормально.

— Не люблю, когда ты работаешь вечером.

— Здесь не Нью-Йорк, мама.

Глаза Джойс метнулись к окну, словно для того, чтобы убедиться в этом.

— Неважно. Сейчас нет безопасных мест.

Знакомые речи. Джо-Бет слышала их с детства. Речи о мире как о юдоли скорби, кишащей неведомым злом. Вот и все утешение, что пастор Джон давал маме. Они оба соглашались, что дьявол обитает в мире и непосредственно в Паломо-Гроув.

— Увидимся утром, — сказала Джо-Бет.

— Я люблю тебя, дорогая.

— Я тоже тебя люблю, мама.

Джо-Бет прикрыла дверь и сошла вниз.

— Она спит?

Внизу стоял Томми-Рэй.

— Нет.

— Черт!

— Тебе нужно пойти к ней.

— Знаю, что нужно. Только неохота получать нагоняй.

— Ты был пьян? Она говорила.

— А ты думала? Если бы мы жили, как люди, и могли выпить дома, стал бы я напиваться где-то еще?

— Так это она виновата, что ты напился?

— Ты тоже будешь капать мне на мозги? Черт! Все только и делают, что учат.

Джо-Бет улыбнулась и положила руку на плечо брату.

— Да нет, Томми. Тебя все любят, и ты это знаешь.

— И ты?

— И я.

Она легко чмокнула его и отошла к зеркалу полюбоваться на себя.