Колин Уилсон - Бог лабиринта

Мопси внезапно прервала течение моих мыслей нетерпеливым возгласом:

– Папа, можно я приму сейчас ванну? Я раздел ее и положил в теплую ванну, затем спустился вниз, откупорил бутылку калифорнийского бургундского, стоя возле горящего камина – я специально привез его с собой, мечтая распить в своей гостиной. Я поставил на проигрыватель пластинку – скрипичный концерт Делиуса – и позволил роскошь погруиться в состояние забытья и мягкой меланхолии. Вино было слегка подогрето. Большинство гурманов утверждают, что нельзя подогревать вино на открытом огне, но я подержал бутылку минут десять у горящего камина, ибо убежден, что огонь никогда не испортит ординарного вина. Я налил себе полный бокал и выпил его залпом – я всегда выпиваю так первый вечерний бокал вина. Он сразу утоляет жажду, мое нёбо ощущает всю прелесть букета и разливает по телу приятную теплоту.

Наши чемоданы все еще стояли нераспакованными у двери, но мне не терпелось испытать наслаждение от ни с чем не сравнимого ощущения, что я снова у себя дома. Наша гостиная имела отчетливый, не лишенный приятности запах, напоминающий чем-то запах старинных книг и рукописей. Большую часть мебели Диана купила на местных аукционах – и у нас в комнате не было ни одной современной вещи. Осмотревшись, я поразился мысли, пришедшей внезапно мне в голову, что Эсмонд Донелли, вполне вероятно, мог бы сидеть здесь, так как я знал наверняка, что он был в этой самой комнате. Я нагнулся к одному из чемоданов, которые Диана взяла с собой в салон самолета, нашел напечатанную на машинке копию эссе Донелли «Опровержение Хьюма и д'Аламбера» и раскрыл наугад:

… Я не подвергаю критике логику мистера Хьюма, которая неизменно последовательна. Но я полагаю, что его темперамент таков, что он заслоняет от него определенное разнообразие мыслей. Его логика может разрушить стремление алхимиков превратить один металл в другой, но что известно ему о их видениях, грезах и духовных прозрениях?

Я задумался над этими строчками. Они явно нуждались в критическом комментарии, перекликаясь с аналогичными мыслями Блейка:

Известно ли вам, что каждая птица,парящаяв небе, —Это необъятный мир наслаждений,недоступный всем вашим пяти чувствам?

И снова я удивился, как мог подобный человек быть хвастливым Казановой, преследующим женщин только из абсурдного желания познать как можно большее количество их? И почему же все-таки Джонсон назвал его «Фениксом веселой злобы»? Я бы никогда не смог такими словами охарактеризовать автора «Опровержения».

Пластинка закончилась, я перевернул ее на другую сторону и на минутку выглянул в окно, выходящее на запад. Облака низко плыли на горных вершинах, но небо за ними было светлое и яркое. Темный ряд тополей на противоположном склоне чернел на фоне освещенного солнцем горизонта. На мгновение я снова вернулся в спальню на Лонг-Айленд, ощущая чуть отдающие дымком маленькие соски грудей Беверли и неожиданный, горячий взрыв в паху, когда я глядел через ее плечи на деревья на вершине утеса. Я отбросил неясную и беспричинную меланхолию, снова ощутил пьянящий аромат плотного дуновения, которое пронеслось над тополями, и вновь осознал с внезапным откровением – глубоко и остро, что человеческие существа никогда не должны поддаваться сиюминутным настроениям, что бескрайние горизонты открываются за пределами наших повседневных забот. На мгновение я стал Эсмондом Донелли, вопрошающим, что известно Хьюму о видениях, грезах и духовных прозрениях алхимиков. Противоречия преодолены: внезапно я понял Донелли, для него алхимиком был не человек, превращающий один металл в другой, а переплавляющий сознание, и секс был философским камнем, способным переделать обычные металлы привычного сознания в золото магических видений и грез.

Мопси крикнула:

– Папа, я хочу вылезти из ванны!

Я позвал Диану из кухни и послал ее наверх к Мопси. Мне хотелось сосредоточиться и зафиксировать это неожиданное откровение, представшее передо мной, и обдумать его получше, так как оно все еще было для меня неразрешимой проблемой. Никто не отрицает, что секс обладает силой довести сознание до высшей интенсивности, – что уже стало расхожей истиной двадцатого столетия. Но Лоуренсу был известен и другой секрет сексуального влечения: «Одна женщина способнадатьто, чего не дадут бесчисленное множество других женщин». С тех пор, как я живу с Дианой, мой интерес к другим женщинам сведен к простому любопытству. Когда я смотрю на хорошенькую девушку, мне просто интересно, какой лифчик и какие трусики она носит под платьем, лежит ли она в постели неподвижно, или ведет себя темпераментно. Но мое любопытство не достигает такой силы, чтобы удовлетворить его на самом деле. В последние годы я даже замечаю привычку отказываться от совершенно безвредных форм взаимного удовлетворения, которые не влекут за собой никаких взаимных обязательств. На одной из вечеринок однажды девушка искренне и просто предложила: «Почему бы нам с вами не лечь вместе в постель после вечеринки? Это же лучше, чем заниматься онанизмом в одиночку». Но наутро я осознал, что на самом деле неправда, что не существует никаких взаимных обязательств и связей. Два тела взаимно проникают друг в друга, и то же самое происходит с двумя душевными мирами. Мне оказался не по душе ее внутренний мир – он был слишком легкомысленным и пошлым. Подобно планетам, которые сблизились между собой на слишком короткое расстояние, мы так же вызываем друг в друге сейсмические волнения. Я сейчас уже не могу припомнить, какая она была в постели, но я отчетливо запомнил анекдоты, которые она рассказывала, ее жалобы на неудачное замужество и т. п., – все это до сих пор вызывает во мне душевное волнение. Мне лучше бы оставить ее вращаться по ее собственной орбите.

Именно поэтому я сомневаюсь в искренности Казановы. Он не был ни глупым, ни бесчувственным – это совершенно ясно. И в его «Мемуарах» засвидетельствованы намеками его душевные волнения, которые все-таки ему были не чужды. Молодая и неопытная девушка отвергает вольности, которые он проявляет по отношению к ней, до тех пор, пока он не начинает ее умолять «сменить гнев на милость» и обещает не презирать ее после. Тогда она позволяет ему ослабить шнурки на корсете. Даже если девушка – семнадцатилетняя девственница, только что вышедшая из монастыря, у него не возникает никаких осложнений – ни физических, ни психологических, только смутные ссылки на то, что он «провел несколько приятных часов», или «они предавались страсти до рассвета». Все покрыто флером нереальности и сновидения.