Дэннис Крик - Судьба вампира

Ко всему прочему его одолевала дьявольская жажда. Он пытался утолить ее, заставив себя выпить хоть немного воды. Но все его попытки заканчивались неудачей — как только он подносил ко рту бутылку, горло сводило судорогой.

Вскоре на смену жажде явилось новое чувство, куда более сильное и неотвратимое.

Голод.

Он пытался поесть, но кусок не лез в горло. Как только он представлял себе пищу, от ее всевозможных воображаемых запахов, роющихся вокруг, его тут же тошнило и рвало.

По сравнению с его нынешним самочувствием угроза оказаться в тюрьме показалась ему детской шуткой и совсем не пугала.

Он вспомнил, как несколько раз, будучи еще молодым, просыпался после пьяных вечеринок и чувствовал себя схожим образом. С жуткого похмелья ломило все кости, рот почти не открывался. А если и открывался, то его тотчас хотелось закрыть, так как из него несло помойкой. Но тогда, в те годы он не ощущал себя настолько плохо. А главное отличие заключалось в том, что похмелье проходило со временем, а его нынешнее состояние — нет.

Оно, ужасное и безотрадное, с каждым часом только ухудшалось. Его настойчиво преследовало ощущение, что это не кончится никогда. В глазах то и дело мутнело, голова раскалывалась, а ноги заплетались. Один раз по пути он едва не упал в обморок. Его подхватила какая-то старуха.

«Врача! Срочно врача!» — воскликнула она, поддерживая его за плечи.

Но после ее слов он поспешил скрыться в узких переулках Менкара. Там он бродил до тех пор, пока сумерки не накрыли город.

Мучаясь от боли и голода, гонимый страхом и неизвестностью, он бродил по одиноким улицам, пытаясь отрешиться от всего.

Он отказывался верить в то, что Анна мертва. Сердце терзалось сомнениями, а ошеломленный разум не воспринимал эту новость. Он понимал, что единственным фактом, перечеркивающим все его надежды, будет простое и неотвратимое доказательство ее смерти. А найти его он мог только на кладбище.

Там, где проселочная дорога начинала петлять, уводя из города в холмистую равнину, начинался древний лес. На стыке леса и пойменного луга притаилась Черная Долина. Обнесенное кованой оградой старое городское кладбище с перекрестными аллеями и островками буйной зелени.

Виктор долго бродил между памятниками и крестами, читая надписи на надгробных камнях и вглядываясь в фотографии, так плохо различимые в наступающей темноте, пока, наконец, не нашел то, что искал.

Одна из аллей привела его в небольшой каменистый сад на краю кладбища. Пройдя между плакучих ив, склонивших свои ветви до земли, он остановился у самой дальней могилы, огороженной частоколом из гранитных столбиков с решетчатой калиткой.

В центре нее высилось полукруглое надгробие — черный камень, высеченный из цельного куска гранита, с крестом. На камне он увидел фотографию знакомой ему девушки.

Совсем юное лицо. Ниспадающие на плечи светлые волосы, губы чуть подернутые случайной улыбкой, большие синие глаза.

Последней записью, венчающей ее жизненный путь, была дата смерти. Двухмесячной давности.

Анна Фабиански

02.08.1992 — 15.08.2010

Внемли мне, Бог, Твоей рабыне и вечной послушнице слова Твоего…

Колючий холодок пробежал по спине писателя. От осознания того, что на момент смерти Анне было всего восемнадцать лет, сердце его сжалось. Он вспомнил, что выглядела она достаточно взрослой для своего возраста. И вряд ли бы он принял ее за девушку-подростка. Может, виной тому был ее яркий макияж, делающий ее в общем-то невинный образ нарочито вульгарным. Влечение, которое он испытывал к ней, теперь казалось ему преступлением и, стараясь искоренить даже мысли о нем, он гнал прочь образ молодой блондинки.

Подпитывая сие изгнание ненавистью, которая априори должна была поселиться в его душе после злосчастной аварии, Виктор почему-то не чувствовал к ней и части того злорадства, которое испытывать обязан был. Нет, он не оправдывал это наличием в своем характере множества положительных черт, в том числе отсутствия злопамятства и жажды мести. Он знал свою натуру слишком хорошо, чтобы причислять себя к добрякам, тем, кто готов подставить после удара и вторую щеку. Но и мстительным себя также не считал.

— Интересуетесь смертью Анны?

От неожиданности Виктор вздрогнул. Калитка взвизгнула, и на территории могилы появился незнакомец.

Это был низкорослый пожилой мужчина, одетый в потрепанную кожаную куртку и рабочие штаны. Прихрамывая, он опирался на ореховую трость с железным набалдашником. Писателю сразу бросилось в глаза, что подбородок его настолько вытянут, а лысая макушка уродливо выступает вверх, что, казалось, вместе они составляют этакую пару из стрелок детских часов. При всем благозвучии негромкого голоса, внешность этого неуклюжего человека была отталкивающей.

— Многие в городе скорбят по ней. Подходят, спрашивают, от чего она умерла, — незнакомец говорил размеренно, четко проговаривая каждое слово, будто общался со слабослышащим, при этом взгляд его не сходил с писателя.

— Людям свойственно любопытство. И в этом нет ничего предосудительного, — он блеснул кривой улыбкой — оскалом острых, потемневших зубов.

— И как же она умерла?

— Ее тело нашли в чаще леса в Парке Солнечного Света. Еще солнце не успело взойти, а вороны уже слетелись на пиршество.

— Что же случилось с ней? — как ни пытался Виктор скрыть волнение, голос его дрожал.

— Говорят, это синдром синкопе, — незнакомец пожал плечами.

— ?

— Неожиданная потеря сознания, и последующая за ней остановка сердца.

Виктор почувствовал озноб. Похолодало не снаружи, а внутри.

— Странно, в таком возрасте… и остановка сердца.

— Говорили, что она и раньше страдала частыми немотивированными обмороками. Сердце у нее было больное. Что ж теперь попишешь… — Все равно странно.

— Не спорю, странно, конечно, — согласился незнакомец и протянул Виктору руку. — Меня зовут Холумбек, — попытка снова улыбнуться закончилась уже знакомым писателю оскалом. — Я сторож этого кладбища. Работа не ахти, какая, зато высыпаюсь.

Писатель пожал сухощавую кисть, забыв представиться.

— Знаю, знаю, что вы думаете…

Меня многие считают странным. Но я такой же, как и все. Просто привыкший к смерти.

Когда каждый день видишь похороны, страх смерти притупляется. Да и не только он. Скорбь и отчаяние, которые я вижу на лицах людей, приходящих в Черную Долину, давно не вызывают у меня сопереживания. Я к ним привык.

В каком-то смысле даже стал их частью.