Стивен Кинг - Противостояние
Он сидел, кивая. Она говорила правду, истинную правду. Он слишком устал, слишком вымотался, чтобы спорить с ней. Люси, похоже, это заметила. Лицо ее смягчилось. Она положила руку ему на плечо.
– Если ты ее заловишь, Ларри, я первой брошу тебе букет. Я ни на кого не держу зла. Просто… постарайся не слишком разочароваться.
– Люси…
Ее голос неожиданно стал громче, в нем появилась властность, и его руки внезапно покрылись гусиной кожей.
– Я только думаю, что любовь очень важна, что именно любовь позволит нам пройти через это испытание. Любовь и добрые отношения. Нам противостоит ненависть, хуже того – пустота… – Она запнулась. – Ты прав. Уже поздно. Я иду спать. Ты со мной?
– Да, – ответил он и, когда они встали, импульсивно обнял ее и крепко поцеловал. – Я люблю тебя, насколько могу, Люси.
– Это я знаю. – Она устало улыбнулась. – Это я знаю, Ларри.
На этот раз, когда он положил руку ей на плечо, она ее не сбросила. Они вернулись в лагерь, перепихнулись и заснули.
Надин проснулась, как кошка в темноте, через двадцать минут после того, как Ларри Андервуд и Люси Суонн вернулись в лагерь, через десять после того, как они закончили заниматься любовью и начали засыпать.
Туго натянутая струна ужаса звенела в ее венах.
Кто-то хочет меня, подумала она, прислушиваясь к быстрому бегу сердца. Ее глаза, широко раскрытые и полные темноты, смотрели на ветви вяза, занавешивавшие небо кружевами теней. Да. Кто-то хочет меня. Это правда.
Но… он такой холодный.
Ее родители и брат погибли в автомобильной аварии, когда ей было шесть лет; в тот день она не поехала с ними к дяде и тете, ее оставили дома, отправили поиграть к подружке, которая жила на другой стороне улицы. Родители больше любили брата, она это помнила. Брат кардинально отличался от нее – малышки, взятой из приюта в четыре с половиной месяца. У брата с происхождением вопросов не возникало. Брата – фанфары, пожалуйста! – они родили сами. Но Надин всегда и навеки принадлежала только Надин. Она была ребенком мира.
После той аварии ее взяли к себе дядя и тетя, потому что других близких родственников у нее не осталось. Белые горы в восточном Нью-Хэмпшире. Она помнила, как на ее восьмой день рождения они на фуникулере поднялись на гору Вашингтона, на большой высоте у нее пошла носом кровь, и они сильно на нее рассердились. Тетя и дядя были очень старыми, им давно перевалило за пятьдесят, когда ей исполнилось шестнадцать. В тот год она бегала по росистой траве под луной – пьянящей ночью, когда мечты конденсировались в разреженном воздухе, как ночное молоко фантазии. Ночь любви. И если бы юноша поймал ее, она отдала бы ему все, что только могла отдать, а потому разве имело значение, поймал он ее или нет? Они бегали по росе, вот что было самым важным!
Но он ее не поймал. Облако закрыло луну. Роса стала холодной и неприятной, пугающей. Привкус вина во рту сменился привкусом чего-то кислого, словно через слюну пропустили электрический ток. С ней произошла какая-то перемена, появилось ощущение, что ей следует – что она должна – подождать.
И где он был тогда, ее суженый, ее темный жених? По каким ходил улицам, по каким темным дорогам, окутанный мраком сельской ночи, когда в городах звяканье кубиков льда и болтовня за коктейлем разбивали мир на аккуратные фрагменты здравомыслия? Какие холодные ветра обдували его? Сколько шашек динамита нес он в потертом рюкзаке? Кто знал, как его звали в тот год, когда ей исполнилось шестнадцать? И сколько ему тогда было лет? И когда он родился? И что за женщина кормила его грудью? Она лишь чувствовала, что он такой же сирота, как и она, и его время должно прийти. Он шагал по дорогам, которые еще не проложили, а ей только предстояло на них ступить. Перекресток их встречи находился далеко впереди. Он был американцем, она это знала, человеком, которому нравится вкус молока и яблочного пирога, который может оценить уют хлопковой ткани в красную клетку. Вся Америка служила ему домом, и бродил он по ней по тайным тропам, по никому не ведомым дорогам, по подпольным путям с указателями, написанными рунами. Она еще не видела этого человека, не видела его лица, знала лишь, что он крутой парень, темный человек, Странник, и стоптанные каблуки его сапог стучали по благоухающим трассам летней ночи.
Кто знает, когда придет жених?
Она его ждала, запечатанный сосуд. Едва не оступилась в шест надцать, а потом в колледже. Оба мужчины ушли злые и в недоумении, как сейчас Ларри, чувствуя перепутья ее души, догадываясь о существовании предопределенного, мистического перекрестка.
Боулдер был тем местом, где расходились дороги.
Время близилось. Он позвал, требуя, чтобы она пришла.
После колледжа она с головой ушла в работу, поселившись в доме, снятом вместе с двумя другими девушками. Какими? Они приходили и уходили. Только Надин жила и жила в этом доме, вежливая и обходительная с молодыми мужчинами, которых приводили ее меняющиеся соседки, но сама без кавалера. Она полагала, что они обсуждают ее, называют старой девой, может, даже предполагают, что она – тщательно законспирированная лесбиянка. Все это никоим образом не соответствовало действительности. Она всего лишь оставалась…
Целкой.
В ожидании.
Иногда ей казалось, что перемены грядут. В конце дня она убирала игрушки в затихшем классе – и внезапно замирала, со сверкающими и настороженными глазами, держа в руке забытого чертика из табакерки. И думала: Перемены грядут… поднимается ветер. Иной раз, когда такая мысль приходила к ней, она оглядывалась, словно человек, которого преследовали. Потом ощущение это пропадало, и она невесело смеялась.
Ее волосы начали седеть на семнадцатом году жизни, в тот год, когда за ней гнались, но не поймали; сначала несколько прядей стали не седыми, нет, это неправильное слово… белыми, они стали белыми и фантастически смотрелись в ее черных волосах.
Несколько лет спустя она пришла на вечеринку в подвальном зале студенческого общежития. Свет притушили, и какое-то время спустя гости начали расходиться по двое. Большинство девушек – и Надин в том числе – предупредили дежурных в своих общежитиях, что на ночь не вернутся. Она пришла на вечеринку с твердым намерением пройти через это… но что-то, все еще запрятанное под толщью месяцев и лет, удержало ее. И на следующее утро, в холодном семичасовом свете, она посмотрелась в одно из длинного ряда зеркал в туалете общежития и увидела, что белизны прибавилась буквально за одну ночь, хотя, разумеется, быть такого не могло.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});