Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам

- Головня - наш человек! - грохнул Сполох, хлопая загонщика по плечу. - Наш!

Вождь поднял руку, замыкая ему уста.

- Отец не может отнимать у нас Большого-И-Старого. Так?

Все уставились на Головню в ожидании ответа. За спинами сидящих мокрыми пятнами расплывались каменные тени, и холод вползал под кожу, и слышалось где-то: "Лё-о-од, лё-о-од!".

- Но он же - Отец, - сказал Головня, опуская взор.

- А я - вождь! Кто тебе ближе - я или он?

Сполохова мачеха сказала:

- Старик хочет сделать вождём Светозара...

Вот уж дудки! Всякий знает - родным Отца заказан путь в вожди. А Светозар - его зять.

- Он думает, что может всё, - с ненавистью процедил Сполох.

- Если б не он, Искра была бы твоей, Головня, - проговорила мачеха.

Голос у неё был мягкий, заботливый - не женщина, а хлопотливая чайка. А слова её - подлый искус. Вся община знала про него с Искрой. Знала и молчала. Шашни меж родичей - обычное дело. Лишь бы не женились.

- Отцы лгут, Головня, - прошелестел Искромёт.

- Старикашка свихнулся, пора дать ему по зубам, Лёд меня подери, - напирал Сполох.

- Их надо избирать, как избирают вождей.

О духи тепла и света, куда он попал? Уходи, Головня, уходи!

Страшное подозрение осенило его. Он взглянул на Искромёта, и тот усмехнулся. Мрачным нимбом горели его волосы - чёрные и блестящие как уголь. Не люди собрались здесь, а демоны.

Сполох - демон гнева: тревожил дремлющую ярость, тянул из Головни гнев.

Зольница, жена вождя - демон соблазна: искушала чужой прелестью, сулила наслаждение.

Вождь - демон честолюбия: разжигал тщеславие, лелеял хрупкий росток неуёмных мечтаний.

С ними всё было понятно. Но каким демоном был плавильщик?

И снова, как бывало не раз, в памяти Головни всплыло детство, один из дней, когда мать после ссоры прижимала его к себе и горячо шептала: "Держись Отца Огневика, сынок! Меня не будет, он тебя пригреет. Держись Отца Огневика!".

Матери не стало. Но пригрел его не Отец Огневик, а Пламяслав, мудрый и печальный старик, переживший почти своих детей.

А вождь тряс бородой, словно медведь, и призрачно мерцали его зубы, белые как мел. Искромёт улыбался - лукавый крамольник, неуязвимый владыка зла.

И вдруг - будто тёмное масло замерцало в его ладони.

- Гляди, парень, гляди!

Головня вздрогнул, подался вперёд. А плавильщик осклабился чернозубо и протянул ему под нос странную штуку - хватай!

Продолговатая, гладкая с выщербинами, слегка изогнутая, штука словно таяла в руке. Свет плавал в грязной желтизне. Медь?

Вещь древних! Ещё одна. О Великий Огонь...

А Искромёт, разбитной бродяга, говорил ему:

- Ох уж эти Отцы-мудрецы. Стращают вас скверной. Пугают тёмными чарами. - Он покрутил реликвию в пальцах. - Хочешь? Возьми. Мне не жалко.

Головня закусил губу. Твои происки, Лёд!

- Отец Огневик говорит, что...

- Врёт твой Отец Огневик! И все они врут! - Искромёт поманил его пальцем и сказал, понизив голос: - Если Огонь - добро, а Лёд зло, почему мы пьём воду, а не пламя? Почему в болезни нас сжигает жар, а не холод? Соображай, парень. Соображай.

Его слова перекатывались в голове, словно камешки на дне серебряного блюда, звуки плескались, как кислое молоко в мешке.

- Господь торит себе путь. Он послал вам Большого-И-Старого, чтобы вы попали в мёртвое место. А Большой-И-Старый - это всегда благо, что бы там ни говорил ваш Отец. Когда наш учитель вернулся из мёртвого места, он сказал: "Я принёс вам добрую весть". Ныне я принёс эту весть тебе и твоей общине. Знай же: истинный Господь - не Огонь, а Лёд.

Вот оно что! Лёдопоклонник!

Будто остолом ударило Головню при этой мысли, а в лицо дыхнуло холодом, хотя в жилище было жарко. Еретик! А они ещё слушали его, развесив уши. Отец Огневик был прав.

О Великий Огонь, не дай пропасть!

И сразу вспомнилось гадание в женском жилище, и жутко стало от мысли, что устами Головни тогда говорили тёмные демоны. Не зря он спрашивал о еретиках - то был знак, предчувствие наползающего зла, смрадное дыхание лютого бога, от которого нет спасения. Он испытывал Головню на прочность, и загонщик поддался ему, замороченный судьбой.

Искромёт произнёс, сжав кулак:

- Мы вернём твоих сородичей в лоно истинной веры. Вам не придётся больше плясать под дуду Отцов.

И тут же вспомнился хищный лик Отца Огневика, и его прищуренные острые глазки, и голос - пришепётывающий, будто шуршание полозьев по голой земле: "Или Огня не боишься? Он, Огонь-то, всё видит".

А вокруг летали слова, как ошмётки пепла над пожарищем, и ядовитой крамолой насыщалось жилище.

- Отца изгнать - и дело с концом, забери его земля.

- Сам уступит. Огонь уйдёт, и он уйдёт. Так будет!

- Отцы-хитрецы, удалые молодцы! Уж сколько я с ними дело имел, а всё одно и то же...

- Собачатиной детей кормим...Если мужики не начнут, бабы голос подымут.

И дивно, и страшно было слышать это: словно под потолком кружились обрывки чужих снов, а Головня по чьей-то оплошности заглядывал в них. Чудеса, да и только!

Вождь перегнулся, положил ему руку на плечо.

- Помню твоего отца, Головня. Он был добрым загонщиком и верным товарищем.

О боже...

Искромёт засмеялся:

- Он уже наш друг. Наш хороший друг Головня. Лёд не посылает благословение абы кому. Он знает, кого выбрать. Он выбрал тебя, Головня. Иначе ты не пошёл бы в мёртвое место. Ты - наш, Головня.

Тот сидел, слушал, а у самого перед глазами висела роковая костяшка с двумя глубокими царапинами от железного ножа, и громоподобно звучали в ушах неосторожно обороненные слова: "А здесь, в общине, есть ли еретики?". Теперь-то он видел - не причуда то была, а провозвестие грядущего, знак, посланный... кем? Огнём ли? Льдом? Кабы знать!

И опять вспомнились слова матери, которые она, всхлипывая, повторяла: "Держись Отца Огневика, сынок. Меня не станет, он будет тебе опорой. Держись Отца, сынок...".

Искромёт улыбался, глядя на него, и от этой улыбки мороз драл по коже. Чуялось за ней шевеление подземных тварей, и вой тёмных духов, летающих над тундрой, и дикий хохот Собирателя душ, скачущего на призрачных медведях. А лицо его, тёмное от въевшейся сажи, смахивало на уродливую рожу демона, рыщущего в поисках поживы.

Какое-то воспоминание внезапно кольнуло Головню. Он напрягся, пытаясь поймать ускользающую мысль, задрожал веками, нахмурился, пробегая памятью от начала загона до этого мига. Что там было? Большой-И-Старый... Отцы врут... истинная вера... Искра... Вот оно! Искра. "Если б не он, Искра была бы твоей". Если б не он. Если б не он.

Головня поднял глаза, просветлевшим взором глянул на жену вождя. Ах, милая, расцеловал бы тебя! Опорожнил кружку, отставил её в сторону и, вытерев рукавом губы, произнёс решительно: