Родриго Кортес - Часовщик

— У хорошего мастера и часы не врут… — прошептал Бруно.

Он все глубже понимал, насколько прав был Олаф.

Когда Генерал прибыл, Томазо уже вконец извелся от ожидания.

— Ну, и у кого какие идеи? — моргнул блеклыми глазами старик.

Томазо, как и все восемь допущенных к руке братьев, невольно вжал голову в плечи, но у него, в отличие от остальных, идеи были.

— Я хотел бы попробовать уговорить Австрийца… пока он еще не вошел в Мадрид.

Генерал замер. Он определенно заинтересовался.

— Уговорить? Он уже примерил корону, а ты еще хочешь его уговорить?

— Я бы попробовал, — глотнул Томазо. — С вашей помощью…

Генерал остановился напротив, заглянул исповеднику в глаза, и от этого взгляда мелкие волоски на руках Томазо встали дыбом.

— Попробуй, Томас, попробуй… Австриец здесь недалеко лагерем встал… но ты и сам понимаешь, чем это может кончиться для тебя…

Томазо понимал.

На следующий день — точно так же, навытяжку—он уже стоял в цветастой мавританской палатке Австрийца. Генералу многое было доступно…

— Кто вы? — холодно поинтересовался дон Хуан Хосе Австрийский.

Неизвестно, кого он ожидал увидеть, но Томазо определенно не отвечал этим ожиданиям.

— Томазо Хирон, Ваше Высочество, — изящно поклонился исповедник. — Я представляю интересы некоторых итальянских семей.

— Уж не Борджа, случаем? Или, может быть, Колонна? — пошутил Австриец.

Шутка была удачной. Австриец назвал две самых крупных и состоятельных семьи, когда-либо сажавших Пап на престол святого Петра. Но гость остался серьезен.

— И чего вы хотите? — насторожился Австриец.

Томазо нащупал под плащом кинжал, сделал еще два шага вперед и, каждым движением выражая глубочайшее почтение, остановился.

— Чтобы вы, Ваше Высочество, оставили юного Бурбона на троне.

— Что?! — обомлел Австриец и тут же вскочил. — Охрана!

Полог позади Томазо тут же откинули, раздался звон оружия, и он судорожно сжал рукоять кинжала — самый последний аргумент.

— А королеве-матери самое место в монастыре, — внятно произнес он, — с согласия Папы, разумеется…

— Слушаю, Ваше Высочество! — громко отрапортовал вошедший начальник охраны.

Но Австриец уже заинтересовался сказанным.

— Подожди…

Начальник охраны поклонился и, гремя железом и не поворачиваясь к дону Хуану задом, отошел к выходу из палатки.

— С согласия Папы? — прищурился Австриец. Он и верил, и не верил, что Его Святейшество пошел-таки на переговоры — пусть и такие, неофициальные.

— Разумеется, — улыбнулся Томазо. — Орден ничего не делает вопреки воле престола Петра…

— Ну да… Орден… — криво улыбнувшись, оглядел Австриец фигуру гостя. — Все правильно… кто же еще?

Широким жестом он отправил охрану прочь, снова присел на обитую парчой скамью, некоторое время обдумывал услышанное и наконец-то задал главный вопрос:

— Но кем тогда буду я? Что Папа предлагает мне?

Томазо стиснул спрятанный под плащом кинжал. Теперь жизнь Австрийца, а значит, и его собственная жизнь зависела от того, согласится ли Австриец на предложение.

— Примите католическую веру, — выдохнул Томазо, — а вместе с ней и реальную власть.

Австриец посмотрел на Томазо такими глазами, что исповедник невольно отшатнулся и потянул кинжал из-под плаща.

«Боже, как не хочется умирать…»

Незаконнорожденный сын покойного короля Арагона, Австриец был крещен в материнской вере — гугенотом. Это абсолютно не мешало ему участвовать почти во всех военных операциях отца — даже на традиционно гугенотских землях. Более того, это нисколько не мешало ни его авторитету в войсках, ни его положению в среде благородных грандов. Австрийцу за его отвагу и победоносный характер прощали даже то, что он незаконнорожденный. Но сменить веру?

В его положении это означало потерять половину того уважения, которым он пользовался. В сочетании с отказом от короны в пользу Бурбона — слабоумного сводного брата, неспособного даже сделать женщине ребенка, это могло лишить Австрийца почти всего.

— Мне? — не веря, что ему это предложили, выдохнул он. — Под Папу?!

Томазо застыл. Прямо сейчас ему следовало сделать два шага вперед и нанести удар.

«Не время…» — мелькнуло в голове, но Томазо понимал: это сказал вовсе не его дух; просто его тело боится неизбежного.

— Вы вполне могли бы возглавить всю арагонскую Церковь, — тихо произнес он. — Вы же читали новые указы вашего брата, а потому знаете, сколько власти он передал, инквизиторам и епископам.

Австриец только играл желваками.

— Все указы короля шли бы через вас… — так же тихо произнес Томазо. — А лет через восемь, когда ваш сводный брат умрет…

Лицо Австрийца полыхнуло малиновой краской.

— Ты много на себя взял, монах, — поднялся он с обитой парчой скамеечки. — Не по чести.

Томазо вздрогнул и распрямился. Он никогда не мог похвастать ни родовой честью, ни даже законным отцом. И с самого раннего детства — сколько он себя помнил — его никто не воспринимал как равного — даже сыновья подмастерьев. Только поэтому Томазо и оказался в Ордене.

— Да, я — тоже незаконнорожденный, Ваше Высочество, — едва удерживая гудящий, словно пламя в горне, гнев, произнес он. — Как и вы.

Австриец широко распахнул глаза. Кинуть ему в лицо эту горькую правду не рисковал никто — никогда. Но до боли стиснувший спрятанный под плащом кинжал Томазо собирался сказать перед его и своей смертью все.

— И только потому, что я давно уже не мечтаю напялить на себя картуз отца, я и достиг большего, чем все мои сводные братья, вместе взятые.

Австриец так и стоял, широко распахнув глаза, и Томазо легко узнавал в них все, чем переболел сам: и одиночество, и ненависть, и муку.

«Ну же, Ваше Высочество! — мысленно подтолкнул он Австрийца. — Давай! Вызови охрану! И все кончится — и для тебя, и для меня…»

И тогда дон Хуан Хосе Австрийский как проснулся. Сбрасывая наваждение, тряхнул головой, прокашлялся и окинул Томазо насмешливым взглядом.

— Ты, видно, хочешь стать Папой, монах… Томазо покрылся испариной. У него появился шанс. Но он уже знал, как опасно поверить этому шансу.

— А кто меня остановит? — с такой же насмешкой поинтересовался он. — Законные сыночки?

И тогда Австриец рассмеялся — в голос. Всю жизнь доказывавший свое право находиться среди грандов как равный, он прекрасно знал, насколько слабее те, кто этой школы не проходил.

— Иди, монах, — отсмеявшись, примирительно произнес Австриец. — Я подумаю над предложением Его Святейшества.

— Ну, что? — принял валящегося с ног Томазо в свои объятия Гаспар.