Сергей Алексеев - Мутанты

— Ты, сват, помни, — простонал с кровати Тарас Опана-сович, — они могут чужие мысли читать… Станешь искать, так не думай про них.

Дед проверил патроны в барабане.

— Ну, мысли-то свои я давно прячу… Иногда так глубоко сховаю, что и сам найти не могу. Скоро буду как Сенька Волков, ходить и думать — кто я?

— Трубку на вот, возьми! — дрожащей, потной рукой протянул голова мобильник. — Найдешь логово, сразу звони, немедля. Но условными фразами. Например, «Дядя здоров, шлет привет»…

— На второй заставе все равно не берет. — Куров спустил ноги в люк. — Там зоны нет, проверял, свой мобильник имеется.

— Как — нет? Москали ж новую вышку поставили!

— Поставили, а все равно не покрывает… У немцев тоже радиоперехват не работал. Место такое заколдованное. Там фашистские асы бомбы кидали — все мимо. Говорят, преломление воздуха, как в воде. По-научному называется «особая оптика атмосферы»… Ну, сват, выздоравливай!

— Докладывай лично мне, Степан Макарыч! — успел предупредить Дременко. Едва дед скрылся в подполе, захлопнув за собой люк, он вынул из ушей дочери фонендоскоп: — Говорят, тебя мутант ночью чуть не схватил?

— Почему чуть? Схватил, баловник…

— Ну?! И шибко напугалась?

— Да что его бояться? — усмехнулась она и достала йод. — Мохнатенький такой, и лапки горячие… Думала, к себе поволочет — не сволок. Чем-то на тебя смахивает, когда не бритый…

— Ты это брось, Оксана! И так сплетни ходят! Как вырвалась-то?

— Как от всех ухажеров… Баулом по морде, и легонько совсем. Сразу и бросил… Сам пугливый какой-то.

— Волков к тебе приставал ночью?

— Ох, тату! Легче назвать, кто не приставал. Даже Чернобай, и тот норовит — в угол, подальше от своих камер, и руку в трусы засунуть, охальник… Но все без толку, тату!

— Гляди, этот дурень свататься к тебе вздумал!

— Какой дурень? Прапорщик пограничный?

— Та ни, Мыкола Волков!

— Неужели? — искренне встрепенулась она. — Вот было б прекрасно! Мыкола хоть и с износом, да женщин любит. Ухаживает. Руку сразу в трусы не пихает. А только из служебной необходимости. Посватайся раньше, пожалуй, согласилась бы. Тамарки Кожедуб я не боюсь. Враз бы отбила, если б захотела…

— Ты в уме?!

— Да за любого бы пошла, кто позвал! Даже за Митю Чернобая… Но теперь поздно. Уезжаю я, тату, покидаю вас…

— Куда?!

— В Якутию эмигрирую, — обыденным тоном сообщила она. — Смирно лежи! И как же я стану йодную сетку тебе накладывать? На шерсть, чи шо? Может, постричь тебе грудь, тату? И побрить?

— А меня спросила?! В Якутию! — задохнулся и умолк Дременко.

— С бабушкой Совой посоветовалась. — Оксана принялась мазать йодом прямо из пузырька. — Мне женский совет требовался… Она благословила. Мы с ней так рассудили: что, в самом деле, я даром Юрко столько лет ждала? Сколько напрасных надежд на него извела, а сколько слез моих девичьих пролито? Юные годы свои впустую растратила, чтоб в покое его оставить?! Не дождется!

Отцовское сердце не выдержало, ворохнулось в груди несколько раз и остановилось…

Глава 4

Запасной тайный подземный ход заканчивался в яслях бабкиного козлятника, который она построила собственноручно уже после того, как с дедом разошлась, — сколотила из ящиков, фанеры и прочего хламья, чтоб показать свою самостийность. И был так тщательно замаскирован, что Сова пока не догадывалась о его существовании. Но даже если б обнаружила, то в дедов подпол не попала бы: зимой Куров прокопал обманный зигзаг, выводящий в обратную сторону. Однако ходить в Украину можно было по основному ходу — через мужскую половину сортира, — если точно знать маршрут, дабы не угодить в лабиринт. Все эти предосторожности были направлены исключительно против бабки, считающей, что ее бывший супруг возглавляет мафиозный клан контрабандистов и умышленно подрывает экономику России.

На самом же деле Куров рыл ходы из глубокого внутреннего протеста против разделяющей государства неприступной стены, но более всего от партизанской привычки появляться там, где его не ждут, и делать все, что захочет. Например, пока Сова спит, сползать на сопредельную территорию и выдоить козу. Бабка проснется, пойдет в козлятник, а вымя пустое! Сам Куров козьего молока терпеть не мог, коту скармливал, но зато неделю можно веселиться, слушая, как Сова за стенкой рассуждает вслух: что это за живность в сарае завелась, которая молоко высасывает? Чаще всего бабка грешила

на маниакальные склонности козла или на козодоя — птицу такую, что водилась в брянских лесах. Однажды Куров пробрался в секцию «Ж» сортира, вывернул меховую рукавицу, надел и ждет, когда Елизавете Трофимовне приспичит. Она прибежала, только села, а дед ей рукавицей по ягодицам нежно так провел. Сова фашистов не боялась, но от вида или, еще хуже, прикосновения мелких грызунов визжала, будто ее режут. Вот уж потешился потом Степан Макарыч, слушая, как бабка за стенкой охает, причитает и трясется от омерзения!

Правда, в другой раз, когда захотел подшутить таким же образом в бане, чуть не подорвался на противопехотной мине, поскольку Сова считала, что лучшее средство от крыс, мышей и хорьков — это немецкая «лягушка» с подточенным нажимным механизмом…

И вот Куров пробрался своим индивидуальным запасным тоннелем в Россию, отряхнулся в козлятнике, огляделся и отправился в разведку на вторую заставу. Его самого разбирало любопытство относительно мутанта, и, пожалуй, командир диверсионной разведгруппы давно бы разобрался, что к чему, если бы не домашний арест с браслетом. Пойди, так сразу вычислят, где, чем занимается, да и нагрянут…

Вторая застава располагалась вдоль высокого увала, поросшего густым лесом. До самостийности Куров часто здесь бывал, по просьбе секретаря райкома Дременко берлоги искал, а потом вместе приезжали выманивать и стрелять зверя. С той поры и сдружился он с начальством, да так, что однажды после удачной охоты, в которой и Юрко участвовал, сговорились женить его на секретарской дочке. Куровский внук больно уж понравился Тарасу Опанасовичу — воспитанный, трудолюбивый, смелый и на вид так бравый молодец. Начальствующий родитель в то время сильно опасался, что красавица Оксана избалуется от внимания парней, и лучше было в раннем девичестве повязать ее обручением, к тому же молодые сами друг к другу тянулись, и произошло все без всякого родительского насилия.

А теперь вон как все обернулось — ходи по старым местам, вспоминай да вздыхай, что не сладилось…

Весь берег глубокого лога был одним сплошным укреплением, каждый пень тут стрелял, каждая валежина огнем огрызалась, и если немцы после бомбежек и артподготовки еще проходили через первую заставу, то за эту ни одна фашистская нога не ступала. Весной лог заливало талой водой, мокрое болото, отрезавшее заставу с севера, превращалось в море, однако летом все пересыхало и оставался единственный родник, откуда партизаны брали воду. К этому источнику сразу же и направился Куров: если мутанты где-то тут осели или поблизости бродят, то на водопой обязательно придут, поскольку лето сухое стоит, без дождей, а воду из болота даже косули не пьют — в жару гнилая делается. Один круг нарезал, другой поменьше и возле самой криницы все внимательно осмотрел — ни единого следа, похожего на человеческий. Видно, кабаны по логу проходили и по-свински растоптали, разбили копытами уста родника и еще в грязи покатались; после них уже лосиха с телятами подходила, енот водички полакал и тут же, видно, червей порыл в сыром лесном черноземе, и вороны, конечно, наставили своих крестов.