Александр Белогоров - Ученик чернокнижника

Витька стал непривычно медленно спускаться вниз. Что, если просто позвонить к старику и попроситься поучаствовать? Нет, не пустит. К тому же Витька, несмотря на всю свою наивную наглость, обладал все-таки некоторым чувством меры и самолюбием. Не приглашают – ну и не надо, и без них обойдусь. Еще пожалеют! Правда, о чем должны пожалеть Максим и Афанасий Семенович, на данный момент прекрасно обходившиеся без него, Витька не стал уточнять, чтобы не портить себе лишний раз настроение. Дойдя до этажа, где жил старик, Витька все-таки не пошел дальше вниз, а остановился в нерешительности.

– Итак, молодой человек, мы приступаем! – торжественно объявил Афанасий Семенович. Его резкий голос звучал как-то странно, необычно. В нем смешивались и торжество, и грусть, и обычная человеческая усталость. Так бывает, когда чего-то сильно ждешь, а когда момент исполнения желания приближается, то появляется какая-то опустошенность, и то, чего так сильно хотел, теряет часть своей былой привлекательности.

Максим словно в замедленном повторе видел, как сухие руки старика потянулись к всевозможным кнопочкам и выключателям и быстро, уверенно пробежались по ним, будто руки пианиста, в сотый раз исполняющего давно заученное произведение. Раздалось мерное жужжание, особенно отчетливое в царившей тишине. Казалось, что где-то рядом находится целый рой насекомых и они вот-вот вынырнут откуда-то из темноты, чтобы закружиться в свете ламп. Сами же лампы стали переливаться всевозможными оттенками, создавая очень красивое, но в то же время слегка пугающее зрелище, отдаленно напоминающее северное сияние, каким его Максим видел по телевизору.

Дальше все пошло как по маслу, так, как отрабатывалось на многочисленных репетициях. Старик четко и отрывисто подавал команды, а Максим быстро исполнял его указания. Он переводил рычажки приборов в нужные положения, сливал реактивы, приобретавшие в результате проводимых им манипуляций самые неожиданные цвета и запахи. Словом, выполнял привычную работу. Под воздействием отвара голова работала очень ясно, не отвлекаясь на посторонние мысли и не задаваясь лишними вопросами, а руки действовали твердо и свободно. Правда, в опыте добавились новые детали, этапы, но Максима они до поры до времени совершенно не беспокоили. А ведь поводов для удивления было достаточно.

Время от времени Афанасий Семенович, сверяясь с какими-нибудь из часов, требовал, чтобы Максим пил некоторые из полученных смесей, что тот безоговорочно и бездумно выполнял. На вкус они были не то чтобы очень противные или горькие, но все же какие-то неприятные, и в другое время Максим, несмотря на все свое доверие к старику, пить бы такое не стал, не уяснив до конца, что это необходимо. Другие растворы Афанасий Семенович выпивал сам, иногда морщась, но в то же время крякая от удовольствия, как некоторые люди пьют водку. Иногда через Максима проходили небольшие разряды, отчего он вздрагивал, хотя боли как таковой не испытывал. В эти моменты зеленые графики словно приходили в бешенство и начинали выписывать такие замысловатые узоры, которые привели бы в ужас любого физиолога. Но старик, глядя на них, только удовлетворенно кивал.

Однако чем дольше продолжались действия, тем явственнее становились неприятные ощущения, испытываемые Максимом. Жидкости казались все противнее на вкус, а уколы от разрядов все болезненней. Это уже напоминало больницу, в которой мальчик лежал два года назад с воспалением легких. Так бывало, когда ему делали прогревание. Легкое покалывание и ощущение тепла сменялись постепенно неприятным, прямо-таки крапивным жжением. Но тогда Максим точно представлял, для чего нужны физиопроцедуры, и знал, когда ожидать их окончания. Насколько же затянется нынешний опыт, трудно было даже предположить. В голове, еще недавно столь ясной и бездумной, постепенно стали возникать и оформляться в слова вопросы к старику. Неподвижность тоже начинала угнетать; члены затекали, а пошевелить чем-либо, кроме рук, не было никакой возможности. Начала понемногу исчезать и сверхнаблюдательность к деталям – словом, мир постепенно стал приобретать свои обычные черты.

Пропало и то особенное почтение к старику, которое возникло сразу после пробуждения. Вместо того почти религиозного преклонения, какое практикуется по отношению к учителю на Востоке, вернулось обычное уважение к пожилому и эрудированному человеку. Только теперь оно было разбавлено смутной тревогой, почти что страхом. Максим никак не мог понять: что же задумал Афанасий Семенович. Уж больно загадочным получался эксперимент, а никаких пояснений до сих пор так и не последовало. Стали даже вспоминаться мамины опасения, которые он никогда не воспринимал всерьез. А вдруг старик действительно сумасшедший? Кто тогда знает, что может прийти ему в голову? Конечно, выглядит он абсолютно здоровым и даже очень умным. Но все-таки…

Наконец, ожили и утренние волнения. Что все-таки с дедушкой? Максим не знал, сколько прошло времени, но чувствовал, что родители уже добрались до дедушкиного городка и, наверное, неоднократно звонили домой. И теперь мама, должно быть, здорово переживает еще и за него. Ему вдруг до жути захотелось домой. Сесть в уютном кресле перед телевизором и наплевать на все опыты в мире, на всю науку… Максиму, конечно, было интересно: что это за эксперимент и к какому результату он должен привести, но еще больше хотелось узнать, когда же он закончится.

– Да что с тобой случилось?! – озабоченно и слегка рассерженно прозвучал над ухом голос Афанасия Семеновича. Максим настолько увлекся своими невеселыми мыслями, что тому пришлось дважды повторять команду, которую юный ассистент выполнил гораздо медленнее и неувереннее, чем предыдущие, и даже едва не пролил часть состава. – Ты стал невнимателен!

– Афанасий Семенович, что это за опыт? – невпопад ответил вопросом на вопрос мальчик тихим, но твердым голосом.

На почте никто ничего о телеграмме сказать не мог. Сергей Федорович хотел даже устроить скандал, но дочь его успокоила. Оказалось, что телеграмма могла быть отправлена из любого места страны, из любого почтового отделения. Но приемщица утверждала, что ничего подобного отсюда не посылали, иначе она бы запомнила.

– Так какой же гад так пошутил? – Сергей Федорович был сильно расстроен. Теперь ему очень хотелось хотя бы вычислить шутника, чтобы потолковать с ним по-свойски. Такого жестокого юмора он не понимал и считал, что за подобное надо наказывать. Он вообще терпеть не мог хулиганов.

– Не волнуйся, папа. Теперь его уже не достать. – Наталья Сергеевна чувствовала усталость; беспокойство прошло, а осталось какое-то внутреннее опустошение после нервного стресса.