Келли Линк - Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)

Если вы дойдете до противоположного берега маленького озера (я редко туда хожу), вы обнаружите, что находитесь на длинном каменистом склоне морены, уходящий вниз, в воды Атлантического океана. Здесь растут редкие белые сосны и березы, а также древние белые дубы — собственно говоря, несколько последних белых дубов, сохранившихся во всем штате: остальные были вырублены еще век назад, на мачты для шхун. Деревья поменьше — главным образом, красные дубы и немногочисленные сахарные клены — в свое время порубили на дрова и текущий ремонт Уединенного Дома, и потому теперь с одного места здесь открывается вид на всю юго-восточную оконечность острова и океан. Блестящие серые скалы, и за ними пустота, сплошная тьма, которая может быть туманом, морем или краем света.

Такой вид открывается с выступающего на поверхность пласта гранитной породы, который мать называла Террасой. В туманный день, если вы стоите там лицом к Уединенному Дому, у вас возникает иллюзия, будто вы смотрите с одного острова посреди пустынного океана на другой. Повернувшись, вы видите лишь тьму. Море здесь слишком беспокойное для прогулочных яхт и слишком неблагоприятное для рыболовецких траулеров. Рыбные ресурсы в местных водах давно истощились, и сколько бы часов или даже дней подряд вы ни всматривались в даль, вы не увидите ни единого огонька — ничего, кроме звезд и, возможно, мигающего красного глазка самолета, летящего по трансатлантической воздушной линии в Гандер или Лондон.

Этот вид нагонял на меня страх, хотя я неизменно показывала его всем своим гостям, прибывшим на остров в первый раз, и подсказывала, где лучше сесть на террасе.

— В ясный день отсюда можно увидеть Ирландию, — частенько говорила Катрин. Смысл шутки заключался в том, что на островах Мэна крайне редко выпадали ясные дни.

Конечно, сегодня тоже день стоял не ясный, и вообще уже наступил вечер, и с запада плыли высокие серые облака. Только далеко на востоке небо над горизонтом слабо светилось сине-фиолетовым, словно внутренняя перламутровая поверхность двустворчатой ракушки. Ветер шевелил ветви старых сосен у меня за спиной, и я слышала тихий шелест березовых листьев. Где-то неподалеку тявкнула лиса. От этого звука у меня по коже поползли мурашки.

Но я оставила в доме зажженную лампу и сейчас, медленно возвращаясь назад, ни на секунду не выпускала из поля зрения огонек своего маленького маяка, покуда не достигла противоположного, восточного берега Зеленого пруда. Под ногами похрустывали листья папоротников; я слышала сладковатый аромат увядающего орляка и водорослей, выброшенных на скалы далеко внизу. В воздухе пахло дождем — такой сырой терпкий запах гниющих трав, мангровых деревьев и пальм порой приносит ветер из далекой зоны низкого атмосферного давления. Я вдохнула аромат полной грудью, подумала о Джулии и осознала вдруг, что впервые за много лет я не вспоминала о ней целый час.

В зарослях на другом берегу Зеленого пруда снова тявкнула лиса — еще ближе, чем в первый раз.

Несколько мгновений я стояла на месте, задумчиво глядя на террасу. Потом круто развернулась, направилась к своей плоскодонке, забралась в нее и погребла к дому.

Я закончила татуировку только к рассвету. Войдя в Уединенный Дом, я сразу же откупорила бутылку токайского, налила себе полный бокал и выпила. Потом я вытащила карту, заложенную между страниц потрепанной книжки в мягкой обложке, что лежала у меня в сумке. Томик Лорки был единственной вещью, оставшейся у меня от Джулии. Она перерыла все до единого ящики со шмотками и книгами, все до единой старые картонные коробки с посудой и забрала все свои вещи. Все, что мы покупали вместе; все, что она приобрела по собственному почину. Поэтому после ее отъезда казалось, что никогда не было не только меня. Казалось, что и Джулии тоже никогда не было.

Если не считать этой книги. Я нашла ее через несколько месяцев после нашего разрыва. Она завалилась за водительское сиденье моего старого «вольво», застряла между сломанной пружиной и полом. На протяжении всех лет нашего совместного проживания я никогда не читала ее и не видела, чтобы Джулия читала. Но всего несколько месяцев назад я принялась небрежно листать страницы, скорее с целью почувствовать дух поэта, нежели из желания действительно понять его. Теперь я открыла книгу на странице, где была заложена карта, и заметила несколько строчек, выделенных желтым фломастером.

«Значит, duende[49] есть производная внутренней силы, а не логических построений, напряженное усилие души, а не голая концепция. Иными словами, она является не результатом ремесленных навыков, но плодом подлинной живой страсти, творческого акта».

Напряженное усилие души, а не голая концепция. Я улыбнулась и бросила книгу на кушетку; взяла карту и пошла в кабинет работать.

Я потратила больше часа, стараясь просто почувствовать рисунок, пытаясь свободно перенести линии на бумагу, и наконец сдалась. Я неплохой рисовальщик, но за многие годы практики поняла одно: чем проще кажется оригинал, тем труднее его скопировать. Попробуйте скопировать одного из минотавров позднего Пикассо, и вы поймете, о чем я говорю. Фигуру на карте вряд ли нарисовал Пикассо, но у меня все равно ничего не получалось. В рисунке чувствовалась некая тайна, напряженное предвкушение и ожидание, как в стихотворении Д. Г. Лоуренса «Те, которые не взорвались». В конце концов я просто скалькировала изображение на световом столе один к одному и обвела контуры черной тушью.

Потом я подготовилась к работе. Я стараюсь содержать свой кабинет в стерильной чистоте. Никакого коврового покрытия на дощатом полу, который я тщательно мою каждый день. Рабочий стол сделан из белого пластика, на котором хорошо видны грязные разводы, капли крови или пролитой туши. Я не надеваю передник и резиновые перчатки, когда татуирую себя; и отсутствие предохранительных средств вкупе с парой бокалов токайского всегда вызывает у меня легкое возбуждение, словно я совершаю нечто противозаконное. У меня возникает ощущение, будто я допускаю недозволенную халатность, хотя рядом никого нет. Я протерла бедро семидесятипроцентным спиртом и выбрила новой одноразовой бритвой. Потом снова протерла и промакнула стерильным бинтом, опять-таки смоченным в спирте. Затем нанесла на гладко выбритый участок кожи бетадин и бросила использованный кусок бинта в маленький биоконтейнер для мусора.

Я уже разлила краску по пластиковым простерилизованным колпачкам — черную для контуров, желтую и красную, призванные передать впечатление золотых листьев на теле, и белую. Я промазала кожу твердым клейким дезодорантом, чтобы на ней отпечатались обведенные тушью контуры, а потом крепко прижала к бедру листок бумаги с рисунком и секунд тридцать терла по нему ладонью. Затем отняла листок. Иногда эту процедуру приходится повторять неоднократно", кожа у клиентки грубая или тушь слишком густая. Однако на сей раз все линии отпечатались великолепно.