Родриго Кортес - Часовщик

Бруно опасался заходить домой за ослом, а потому двинулся пешком. Кроме необходимости спасти Олафа было еще одно обстоятельство, из-за которого он так и не принял предложение доброго настоятеля. Бруно уже давно знал, что мировой механизм не исчерпывается его родным городом, а потому он был просто обязан увидеть Сарагосу.

Ночь была темной, дорога — пустынной, и подмастерье снова начал думать о себе и сидящем на Небесах своем как бы Отце. Господь, создавший весь этот механизм, год от года вызывал у него все меньше уважения. Уже то, что он спалил Содом и Гоморру, говорило о полном отсутствии у Бога такого важного для любого часовщика качества души, как терпение.

Нет, часовщик имел право переплавить любую из своих шестеренок. Однако, если верить истории о потопе, то во всем мире у Господа оказался лишь один удачный узел — Ной да его семья. Все остальное на поверку оказалось никуда не годным.

Господа оправдывало только то, что, судя по Библии, этот мир был первым его механизмом, — отсюда столько понятных ошибок. Но вместо того чтобы шаг за шагом довести мир до идеала, Господь, похоже, просто опустил руки. Ибо несовершенство мира, его откровенная недоделанность сквозили во всем.

Амир не собирался сидеть на отцовской шее, и когда стало ясно, что доучиться не придется, он первым делом заглянул к единственному городскому врачу.

— Возьми к себе, Феофил.

— Нет, Амир, — покачал головой грек, — не возьму.

— Почему? — озадаченно поднял брови Амир.

— Тебе же платить надо, — прямо ответил врач, — а значит, мне придется гонорар поднимать.

Амир поднял брови еще выше.

— Ну так подними.

— Не могу, — отрезал Феофил. — Мне и так монастырь на пятки наступает. Если я гонорары подниму, вся клиентура к монахам перейдет.

Амир досадливо цокнул языком. Раздувшийся в последнее время, как на дрожжах, монастырь и впрямь сбивал цены, причем всем подряд. Вчерашние мастеровые и подмастерья, крестьяне и выкупленные рабы, волею судеб оказавшиеся в монастыре, работали за похлебку. А потому святые отцы брались за все: лудить и штопать, лечить и отмаливать, пахать и ковать. В результате все больше крестьян и мастеров разорялись, брали ссуды и в конце концов оказывались либо в безнадежной долговой кабале у сеньора Сиснероса, либо в монастыре.

— И что же мне делать? — задумчиво хмыкнул Амир.

— К своим иди, — деловито посоветовал грек. — Никто, кроме своих, тебя сейчас не примет.

Амир вздохнул. Деревенская родня отца наверняка взяла бы его в дело, но сутками — в холод и жару — находиться возле табуна… Вроде как не для того он три курса Гранадского университета закончил.

— Я тебе как есть говорю, — жестко подвел итог разговору грек. — В наше время к своим жаться надо. Иначе пропадешь.

Когда первые несколько передовых отрядов потянулись на Мадрид, в гостиницу к Томазо приехал брат Гаспар.

— Я уже думал, ты так и застрял в провинции! — первым делом сграбастал его в объятия друг.

— Что ты, брат, — улыбнулся Томазо, — когда это я застревал?

Они заглянули друг другу в глаза, и Томазо до боли отчетливо вспомнил, как они вдвоем — спина к спине, последние из всего набора и совсем еще сопляки — противостояли двум десяткам плотных, опытных, обозленных сопротивлением монахов.

— Тогда слушай главную новость, — выпустил его из объятий Гаспар и пригласил присаживаться за уставленный кушаньями стол. — Королева-мать снова не хочет обсуждать свадьбу сына.

— Что?!! — вскочил Томазо. — Папа же с ней обо всем договорился!

Гаспар лишь развел руками, и Томазо сорвался с места и кругами заходил по комнате. Женитьба правящего в Арагоне юного Бурбона на Изабелле Кастильской была единственной возможностью создать на Пиренейском полуострове хоть сколько-нибудь сильную католическую страну. Однако — сама еще не старуха — королева-мать вовсе не мечтала о зрелой энергичной конкурентке из Кастилии. Исполнять роль регентши при малолетнем сыне было куда как приятнее, чем наблюдать за властью со стороны.

— Как это случилось?

— Королева-мать рассорилась с Изабеллой, как только приехала в Мадрид, — снова развел руками Гаспар.

Томазо задумался. Он видел, что королеве-матери не устоять перед объединенными в один кулак силами Австрийца. Да, юному Бурбону мог помочь его дедушка Людовик, но станет ли французский монарх ссориться с Габсбургами из-за маленького Арагонского престола?

Томазо резко остановился.

— Если все останется как есть, Австриец займет престол и Габсбурги станут сильнее всех.

Гаспар лишь развел руками. Это и было главной проблемой. Кто бы ни включил Пиренейский полуостров в сферу своей власти — французы или австрийцы, политическое равновесие покачнется, и правящий дом станет первой силой в Европе. А первым в Европе может быть только Папа.

— Наверное, поэтому нас всех и собирает Генерал Ордена, — серьезно произнес Гаспар.

Председатель суда разбирал очередную, связанную с разной оценкой мараведи тяжбу, когда в помещение суда ворвались несколько доминиканцев во главе с Комиссаром Трибунала.

— Пошли вон! — распорядился брат Агостино, и тяжущиеся, глянув на зверские лица монахов, стремительно ретировались.

Мади нахмурился.

— А ну-ка, объяснитесь, святой отец, — потребовал он. — Что вы здесь распоряжаетесь?

— У меня к вам два дела, — пристально посмотрел в глаза судье инквизитор. — Первое: я, как Комиссар Трибунала, налагаю арест на имущество Олафа Гугенота, а значит, вы обязаны выдать мне кошель с конфискованными мараведи.

Мади оторопел — наглость монаха была беспримерной.

— И второе, — усилил напор Агостино Куадра, — я требую от вас доставить в Трибунал важного свидетеля обвинения — подмастерье Бруно. По нашим сведениям, он скрывается в бенедиктинском монастыре.

Судья не без труда взял себя в руки.

— Позвольте вам напомнить, святой отец, что власти Арагона не подчинены вашему Трибуналу.

Инквизитор усмехнулся, полез в наплечную сумку и достал помятый свиток.

— Нет, это вы позвольте напомнить, — бросил он свиток судье, — что теперь вы обязаны содействовать Святой Инквизиции! Обратите внимание на пункты шестой, восьмой и четырнадцатый…

Судья подрагивающими от напряжения руками взял свиток, развернул и замер. Это было приложение к указу короля, и согласно ему власти обязаны были оказывать Трибуналу содействие по первому требованию.

— Кстати, ваше бездействие, — напомнил о себе инквизитор, — можно расценить как попытку помешать Церкви изобличить и судить Олафа Гугенота.