Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

— Живущий под покровом Всевышнего в тени Всемогущего обитает…

— Скажу Господу: убежище мое и крепость моя — Бог мой, на которого полагаюсь я… — чуть громче произнес раввин.

— Полагаюсь я… — Внезапно Хава резким движением выбила из рук раввина книгу. Лицо ее исказила жуткая гримаса. — Нет!! — закричала она. — Нет!.. Оставь меня… убирайся!.. — Она попыталась вскочить. Раввин и муж едва удержали ее в постели.

— Держите ее как можно крепче, — шепнул раввин портному, а сам, выпрямившись во весь рост и раскачиваясь, продолжил чтение звенящим от напряжения голосом:

— Ибо Он спасет тебя от сети птицелова, от мора гибельного. Крылом Своим Он укроет тебя и под крыльями Его найдешь убежище, щит и броня — верность Его…

Арье, изо всех сил прижимавший к кровати бившуюся в истерике жену, с ужасом смотрел, как по ее телу волнами проходят судороги, а на губах выступает розоватая пена. Видно было, что и рабби Галичер с трудом сохраняет спокойствие. Когда он дошел до конца и произнес: «Свидетельства Твои верны совершенно, святость подобает дому Твоему, Господи, вовеки», — лоб его усеяли крупные капли пота.

Женщина вдруг успокоилась. Измученное лицо обратилось к раввину. Она попыталась что-то сказать, но лишь чуть шевельнула запекшимися губами. В следующее мгновение глаза ее закатились, тело обмякло.

Арье Фишер осторожно убрал руки и отошел от кровати.

Рабби Леви-Исроэл склонился над затихшей Хавой, долго всматривался в ее лицо. Выпрямился, покачал головой и вполголоса обратился к напряженно ожидавшему портному:

— Останьтесь здесь. Сядьте рядом и читайте псалмы. Начните с девяносто первого, он предохраняет от нечистой силы. Вы видели, как он подействовал на… на вашу жену. Потом переходите к следующему, и так до конца. Думаю, она будет спать до самого вечера.

— Что с ней? — еле слышным шепотом спросил портной. — Что с моей женой?

— Очень плохо, — ответил рабби Леви скорбным голосом. — Очень плохо, реб Арье. Это диббук.

— Диббук… — эхом повторил портной, спешно отступая на шаг от постели жены. — Но это значит…

— Это значит, — сказал раввин с тяжелым вздохом, — что в тело вашей жены, Арье, вселилась чужая душа. Неприкаянная душа какого-то грешника прилепилась к ее душе. Читайте псалмы, не прерываясь ни на минуту. Вечером соберем миньян, попробуем ей помочь… Хотя я не уверен, что мне удастся, — с долей растерянности закончил он. — Я читал о подобных случаях и даже знаю каббалистов, изгонявших диббука, но самому мне еще ни разу не доводилось этим заниматься. Будем уповать на Всевышнего.

После ухода раввина портной долго стоял посреди комнаты, пытаясь собраться с мыслями. Страх, затопивший его сознание, превратил его в беспомощное и бессильное существо. С большим трудом он заставил себя повязать тфиллин на лоб и руку, еще большего труда стоило ему произнести соответствующие благословения.

Робко приблизившись к лежавшей в беспамятстве Хаве, реб Фишер принялся вполголоса читать псалмы — как велел рабби Галичер. Слова сплетались в длинную бесконечную цепь, он прочел каждый из псалмов по несколько раз. Глаза слезились от напряжения, язык заплетался. Он читал, держась за Книгу псалмов, как утопающий держится за спасительно протянутую ему руку. Когда в комнате стало темнеть, он, по-прежнему произнося вполголоса стихи псалма, бросил короткий взгляд в окно и обнаружил, что день давно прошел. Заскрипели дверные петли, послышались шаги и негромкие голоса. Реб Фишер прервался на полуслове, повернулся и с облегчением опустил книгу. Пришел рабби Галичер в сопровождении восьми пожилых мужчин — тех самых, с которыми портной обычно молился в синагоге по утрам. В молчании раввин расставил вокруг кровати свечи. Зажег их, шепча молитвы. В комнате стало светло, как днем.

Раввин аккуратно развесил на спинках кровати амулеты, назначение которых реб Фишер также не знал. После этого он оглянулся и знаком велел всем приблизиться. Они молча окружили кровать. Их лица были сосредоточены и неподвижны, хотя Арье Фишер видел: все они, так же, как и он сам, пребывают в состоянии сильнейшего страха. Даже раввин.

Кто-то из пришедших протянул портному связку широких полотняных лент. Он осторожно обвязал запястья и щиколотки жены, притянул их к спинкам кровати. Хава никак не реагировала на его действия. В лице ее не дрогнула ни одна черточка.

Рабби Леви-Исроэл закрыл глаза и произнес нараспев:

— Во имя Господа, Бога Израилева, Царя Вселенной…

Вскоре Арье Фишеру начало казаться, что молитву читают несколько человек, стоящих в разных углах комнаты.

Рабби Леви-Исроэл закончил молитву, сказал: «Омен», — и все остальные повторили следом: «Омен».

Реб Фишер чувствовал странное оцепенение, постепенно овладевавшее всеми его членами. Молитвы становились все менее понятными, превращаясь в невнятное низкое гудение.

Вдруг раввин замолчал, и в воцарившейся тишине родился звук, похожий на еле слышный комариный писк. Он быстро усиливался, рвался в уши, так что вскоре его можно было терпеть лишь с трудом. Звук становился все выше и громче, пока на высоте почти нестерпимой для человеческого слуха не застыл подобием точки.

Десять мужчин в талесах боялись шевельнуться, боялись взглянуть друг на друга. Даже желтые огни свечей в их руках горели так ровно, что казались твердыми.

Хава шевельнулась, медленно повернула голову и посмотрела на мужа. Портной с ужасом понял: это не ее взгляд, этот взгляд был темен и страшен, глазами несчастной женщины смотрела в мир пропащая, неприкаянная душа грешника. От этого взгляда холод пробрал Арье Фишера до костей, до самого сердца. Будто чьи-то ледяные пальцы сдавили его горло.

Огонек ближайшей свечи дернулся.

— Именем Бога живого, Бога Авраама, Ицхака и Якова, именем Бога Израилева повелеваю тебе: назови себя! — хриплым от волнения голосом потребовал рабби Леви-Исроэл.

Хава так же медленно повернула голову в его сторону. Рот ее искривила усмешка.

— Я… вижу тебя… раввин… — сказала она. Голос ее то и дело прерывался, слова сопровождались низким эхом. — И слышу… Мое имя проклято… тебе нет нужды его знать…

— Для чего ты пришел? — сурово вопросил раввин. — Для чего мучаешь ее?

Словно в издевку над этим вопросом, диббук пронзительно расхохотался, после чего тело Хавы выгнулось дугой, почти невозможной для человека в обычном состоянии.

Истерический хохот рвался в уши, вызывая жуткую боль. Хава дернула руками, но веревки удержали ее в прежнем положении. Некоторое время она пыталась высвободиться, причем лицо ее то и дело искажалось самым странным образом.