Людвиг Павельчик - Тропами ада

Кесла действительно была красавицей. Не той эфимерной галлюцинацией, что овладевает порой сердцем неугомонного мужа, не тем пристрастьем, во имя которого грозный победитель совершает свои подвиги и даже не той заботой, что налагает на себя не знающее преград и жалости время – она была его истинной любовью… Он ел вместе с ней, он спал вместе с ней, в битве с каждым врагом он мстил за нее… Ее любовь, в свою очередь, двигала его вперед, ее любовь была матерью его подвигов…

Именно для охраны жены и сына, для заботы о них, а значит, и для собственного спокойствия оставил Теодорих в крепости гарнизон, состоящий их самых могучих и проверенных бойцов его армии, ибо не мог исключить шакалье нападение с востока мелких групп свевов, а то и вандалов, возможно прознавших о походе основных сил готов в глубь пока еще занимаемой свевами территории. Само собой разумеется, во главе гарнизона Теодорих оставил своего лучшего друга – вернейшего и преданнейшего Агривульфа, который, хоть и рвался в бой с ненавидимыми им "пленниками Совета", в конце концов понял важность своей миссии, в исполнении которой заменить его было некому, и остался в крепости, готовый на все ради своего короля и друга. Несомненно, под его началом гарнизон будет в силах противостоять неорганизованному, визжащему и улюлюкающему налету вандалов, если таковой последует, или же жаждущим куска теплого мяса отбросам свевов, копошащимся, казалось, подобно ехидным гиенам, по всей округе. Других же враждебных племен в данный момент истории за спиной вестготов нет.

Другом Теодориха Агривульф стал лет десять-двенадцать тому назад, когда семнадцатилетним молодым воином спина спиной со своим будущим королем в течение добрых двадцати минут отбивался от целой своры премерзких собак-герулов, поверивших было в уязвимость позиций наследника престола тогдашнего короля готов – Теодориха Первого и в собственную удачу. И, пусть прямым наследником престола вестготов был в то время не Теодорих, а его старший брат Торисмунд, Агривульф бился до последнего, теряя кровь и силы во имя спасения тогда еще покрытого редкой, вызывающей ухмылку бородкой и с глубокой, рано сосредеточившейся складкой на лбу Теодориха.

Несомненно, без самоотреченного содействия Агривульфа, презревшего смерть ради спасения чести готов, не выбраться бы Теодориху из той баталии. Долго бы гнить его голове на колу во владениях правителя вражьего племени, наполняя воздух зловонием, а мерзкие сердца треклятых герулов ликованием. Но все вышло, хвала Тору, иначе – подошла помощь и трупы нападавших, по окончании скорой расправы, были брошены на пиршество шакалам и коршунам, которые исключительно чутко чуют смерть и уже при ее приближении всенепременно обретаются неподалеку, подобно римлянам.

С того самого дня верный и самозабвенно преданный вестготам Агривульф стал ближайшим другом Теодориха, а впоследствии и правой его рукой, после того как королевский престол дважды сменил своего обладателя. Его советы порой приходились очень кстати, его мнение, пусть даже на зависть подхалимов смело противоречащее королевскому, всегда было интересно и уместно, а его общество за чашей терпко-одуряющего меда в редкие спокойные вечера – незаменимым. Да что говорить! Умением, силой, ловкостью и преданностью Агривульфа сама Тулуза и примыкающие к ней провинции были более чем надежно защищены, а нет для короля большей удачи, чем правая рука, в сени которой можно спать спокойно…

Агривульф был и тем ловкачем, что приметил красавицу Кеслу, дочь престарелого Люция и намекнул на возможное "закрепление альянса" с эбуронами, что было с военной точки зрения хотя и бессмысленно, но приятно. Физически опустошенный в войны и ищущий редкого отдохновения в оргиях с пленницами Теодорих был тогда столь же поражен советом друга, сколь и благодарен тому в последствии за разум и толковость. Да и в последнее время, когда военные действия обострились и Теодориху приходилось порой отсутствовать неделями и месяцами, сражаясь на два фронта и рискуя первым и единственным престолом своего едва зачатого сына сделать утробу матери, незаменимый Агривульф силами ввереного ему гарнизона охранял подступы к крепости и вместе с тем покой жены короля, денно и нощно просматривая горизонты и будучи готовым, как и в том, первом, бою самозабвенно биться за Теодориха и всех западных готов.

Надо признать, далеко не всем готам была по душе столь тесная дружба между королем и его молодым приближенным, которого многие считали вовсе не "правой рукой" Теодориха, а подхалимом и карьеристом, сказки об отваге которого давно уже утратили актуальность и перестали вызывать умиление. Его всегдашнее дружелюбие и жизнерадостность раздражали не только прочих приближенных главы племени, но и жрецов, почитавших его за человека, недостойного пользоваться защитой Одина и помощью Тора, равно как не могущего рассчитывать на последующее дружелюбие и ласки валькирий. Многие из них даже предрекали, что ворота Вальхаллы никогда не откроются для Агривульфа, ибо умереть ему суждено не храбрым воином, а жалким лизоблюдом. Бродило мнение, что в крепости он обосновался вовсе не по просьбе Теодориха, а из банального страха смерти, а может даже и в надежде занять место главы готов в случае случайной гибели последнего. Так или иначе, но отношение к Агривульфу в племени было неоднозначное и, пожалуй, большей частью негативное. Мерсалл, главный жрец, даже намекнул однажды в приватной беседе с Теодорихом на то обстоятельство, что, по его сведениям – а сведения жрецов обыкновенно как нельзя более обстоятельные -, Агривульф и готом-то не является, ибо мать понесла его после одного из успешных набегов вандалов в то время, когда муж ее с войском находился в походе. В ответ на это разъяренный Теодорих чуть было собственноручно не снес жрецу голову, но, вовремя остановившись, убрал меч и приказал тому подобных вещей нигде и никогда не повторять. Жрец обещал, но с видимой неохотой и, как показалось королю, нескрываемой к нему жалостью. Теодорих же, боясь оскорбить друга, и сам не упомянал об услышанном ни в присутствии Агривульфа, ни в отсутствии оного, ибо нет ничего более позорного для истинного гота, чем быть упомянутым в одной фразе с вандалом. Прожорливое дикое племя не могло быть отнесено ни к германцам, ни к римлянам, ни вообще к какой бы то ни было человеческой расе.

Теодорих Второй любил возвращаться из походов в одиночестве и вызванной сим тишине, предаваясь неспешно текущим мыслям и будучи в это время просто человеком, со своей усталостью, своими годами и своими надеждами. Дорогой можно было просто остановиться, спешиться, напиться ломящей холодом зубы воды лесного родника и полежать в высокой, шепчущей что-то под аккомпанемент легкого ветерка траве, вдыхая ее пьянящий аромат. Не жаждал он ни почестей, ни лизоблюдства, ни даже элементарного внимания своих подданных. В настоящее время это было излишне. Да и можно ли всерьез говорить о подданстве в густой, прогорклой, как прошлогодний жир, атмосфере, состоящей из пота, крови и страха? Натурально, истинный гот страха пред отрепьем не испытывал, но перед нищетой, плачем жен и медленной гибелью детей был бессилен…