Давид Зурдо - 616 — Ад повсюду

— Когда он проснется, у него будет трещать голова и только, — отозвался Зак. — Я приложил его не слишком сильно. Не беспокойся о нем.

Воздух внезапно наполнился резким запахом, похожим на запах бензина, но с какими-то добавками.

— Что это?! — спросил Лео встревоженно.

Он держал ручной фонарь, пока Одри осматривала полицейского, и сейчас направил его на Зака. Зак бегал из стороны в сторону, разливая повсюду легковоспламеняющуюся жидкость для разжигания барбекю. Зак не собирался отступать. Он действительно решил сжечь Гарвард-холл. Таков был его план.

— Ты взял это в комнате, правда? — спросила Одри, хотя она уже знала ответ. — Когда ты якобы ходил в ванную…

Зак стоял к ней спиной, поливая жидкостью сумки, в которых еще оставались листовки.

— Ты — сообразительная девушка, Одри. Это мне больше всего в тебе нравится.

— Уходим! — скомандовал Лео. — Помоги мне вынести его отсюда.

Она сомневалась, что им с Лео под силу сдвинуть тяжелого охранника с места, но попытаться все же стоило.

— Я буду ждать вас снаружи, — сказал Зак, даже не предложив им помочь.

Ему не терпелось увидеть, как загорится Гарвард-холл. Он достал из кармана зажигалку «Зиппо» и пощелкивал ею, расположившись у сумок с листовками, пропитанными горючей жидкостью. Одри взяла полицейского за голову, Лео — за ноги. Потом Лео скомандовал:

— На счет «три» поднимаем. Один, два и…

— А-а-а-а!

Охранник открыл глаза и взглянул на Одри. Ее крик разлетелся по комнате, и от неожиданности Зак выронил «Зиппо» из рук. Послышалось шипение. Мгновение спустя все вокруг них вспыхнуло с неистовой силой. Волна жара ударила им в лицо. Охранник с трудом поднялся и, пошатываясь, отстранился от Одри. Рана на его голове снова начала кровоточить. Его лицо было растерянным и перекошенным от страха, он вращал глазами и пытался что-то сказать, но из его рта вырвался лишь нечленораздельный вопль. От этого душераздирающего крика Одри будет потом часто просыпаться посреди ночи. Ноги человека пылали. Он наступил на маленькую лужу горючей жидкости, и пламя охватило его целиком. А человек все кричал и кричал, срывая голос до визга. Запах жидкости сменился вонью паленого мяса. Лео вырвало.

Они не сделали ничего, чтобы спасти охранника. Они видели, как он горел, и ничего не сделали. Никто из них не мог двинуться с места. Эта ужасная сцена словно зачаровывала их. Округлое лицо охранника преобразилось. Рот и глазницы превратились в зияющие дыры. «Как у тыквы, — подумала Одри почти в бреду. — У тыквы с Хеллоуина».

— Бежим!

Крик Зака спас их. И это был единственный его хороший поступок.

Они выскочили из здания и бросились прочь. Вслед им несся протяжный вой пожарной сирены. Все вокруг расцвело огнями. Заспанные люди выглядывали в окна и выбегали на улицу. «Огонь!» — кричали уже тысячи голосов. Гарвард-холл пылал от края до края. Друзьям было уже все равно, увидел их кто-нибудь или нет. В этот момент их головы были заняты другим. Бежать. Бежать как можно дальше. Не от огня, а от того бедняги, охваченного пламенем. От его криков, которые, должно быть, уже смолкли навсегда. И они мчались со всех ног, не разбирая дороги. Лишь когда перед ними возникла статуя Джона Гарварда, они поняли, что бежали не к машине, а в противоположном направлении. На этот раз Лео не подошел к статуе и не коснулся ее ноги в поисках удачи. После этой ночи он никогда больше этого не сделает. Казалось, Джон Гарвард смотрит теперь на них с укором. В его глазах читалось немое осуждение за то, что они сделали, и за ложь, с которой они будут жить до конца своих дней. Еще одна ложь для «статуи тройной лжи». Над головой Джона Гарварда гордо реял флаг с гербом университета и девизом: «Veritas»[8].

9

Никогда прежде Альберт Клоистер не испытывал такого мучительного одиночества, как сейчас, стоя перед толстыми стенами монастыря Святой Юстины, построенного более тысячи лет назад. Целое тысячелетие, растворенное в неумолимом потоке времени. Вереница эпох, событий, дат прошла мимо этих камней, не затронув их, и канула в Лету. Невидимая рука сжала сердце священника, он ощутил странную пустоту внутри. Он оставался спокойным, но это спокойствие напоминало затишье перед бурей.

— Добро пожаловать, святой отец, проходите, — приветствовал его едва слышным голоском маленький монах, вышедший встретить Альберта.

Погода выдалась отличная, хотя было довольно холодно. С порога монастыря повеяло леденящей сыростью. Миновав погруженный в полумрак коридор, они очутились в крытой колоннаде, первоначально романской, позднее перестроенной в готическом стиле. Клоистера, в отличие от остальных священников, всегда больше привлекал романский стиль. Тяжесть камня в компактном блоке, величина конструкций рождали ощущение умеренной, прямой, чистой строгости в противоположность устремленным в небо, нарочито красивым готическим соборам. Романский стиль был более благородным, более подлинным.

— Брат Джулио примет вас в своей келье. Он уже несколько месяцев прикован к постели. Надеюсь, вы не потревожите полумрака в келье. Глаза брата Джулио не терпят света. Его болезнь… Поймите, в прошлом месяце ему исполнилось сто десять лет.

— Сто десять! — воскликнул Альберт шепотом, который тут же разнесся звучным эхом в стенах галереи.

— Господу было угодно привести его к нам, чтобы вдохновлять нас и укреплять нашу веру. Для меня он — святой при жизни. Врачи сказали, что он может умереть в любой момент. Бедный, он так страдает… Сюда.

Маленький монах постучал костяшками пальцев в деревянную дверь кельи. Не дождавшись ответа, он распахнул дверь и объявил:

— Я привел к вам отца Клоистера, прибывшего из Рима. Он — друг кардинала Игнатия Францика.

— Я вас ждал. Садитесь, пожалуйста.

В темноте, за полосой света, проникавшего из открытой двери, Альберт смог разглядеть худощавое лицо, покрытое морщинами. Волосы почтенного старца были гладкими, как чистейший шелк. Старый монах поднял дрожащую руку и указал на единственный стул в келье, рядом с кроватью.

— Спасибо, брат Джулио. Надеюсь, я не слишком обременяю вас.

— Нет, сын мой. Ты подавлен, ты хочешь спросить меня о чем-то. Надеюсь, я смогу ответить на твои вопросы и укрепить твой дух.

Монах, сопровождавший Альберта, вышел, закрыв за собой дверь. Келья погрузилась во мрак. Спустя некоторое время иезуит заметил, что сквозь щель в стене, выходившей на улицу, в келью проникал единственный луч света.