Александр Костенко - Интересно девки пляшут, или Введение в профессию

— Водка? — задала я глупый вопрос.

— Стаканы найдёшь? — вопросом на вопрос ответил мне начальник каким-то осипшим постаревшим голосом.

— Товарищ капитан, а что случилось? — дрогнувшим голосом пробормотала я.

— Ничего не случилось. Подполковника помянем, да и тебе, кажется, какие-то железяки на днях вручили. Вот и обмоем.

Я, не веря своим глазам, а скорее — ушам, взяла два стакана и пододвинула их к начальнику. Торопливо вспорола штык-ножом банку с тушёнкой. Он разлил.

— Ну, будем, — произнёс он незамысловатый, но такой ёмкий на границе тост.

Выпили, помолчали. Снова забулькала в мутных стаканах огненная вода. Стукнула донышком об пол пустая бутылка…

— Давай, за Василия Степановича. Земля, как говорится, пусть будет пухом, — Пустой, одним махом опрокинув стакан, занюхал рукавом бушлата. Подошёл вплотную и, молча притянув меня к себе, крепко поцеловал прямо в губы. Я задрожала всем телом и стала судорожно расстёгивать на себе пуговицы…

Когда всё закончилось, начальник помолчал немного, видимо размышляя, говорить или не говорить. Потом внимательно посмотрел в мою сторону и произнёс:

— Завтра на «дембель» поедешь, приказ подписан сегодня. На боевом расчете ещё скажу. Проводим тебя домой как положено, — потом сделал паузу и добавил. — Или останешься здесь без меня?

— Конечно, нет. А ты?

— А я… Снова в Афган, бумаги, оказывается, уже готовы, — коротко ответил он. Как плюнул.

Сказал, и, не дождавшись ответа, повернулся и, торопливо одевшись, быстро вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Я встала и, прижавшись лбом к холодному оконному стеклу, долго смотрела ему вслед, пока тёмную фигуру начальника заставы не скрыла от меня снежная пелена…

Часть вторая

Московские пасторали или пляски с дьяволом

1

Прошло почти три года с тех пор, как я успешно, хотя и не по своей воле, дембельнулась из Вооружённых Сил СССР и вернулась домой. К описываемому моменту я успела окончить три курса второго медицинского института, выйти замуж и развестись, завести собаку и много чего ещё, чем так щедра гражданская жизнь. В общем, студенческая жизнь текла, заставляя меня окунаться с головой в водоворот страстей и событий. Поездки с сокурсниками на Кавказ и в Карпаты, захватывающие походы в Ново-Афонские пещеры в Абхазии, скалолазание по Карадагу — летом, а лекции, семинары, коллоквиумы, экзамены, пивная на юго-западе «Ракушка», регулярные рейды в институтском оперотряде — в остальное время года, не располагали к грустным воспоминаниям. Гнали их прочь. И я всё реже и реже стала вспоминать нашу пограничную заставу и то, что было с ней связано. Только иногда, уединившись на даче в глухой деревне в Калужской области, я вспоминала обо всём. И сердце сразу наполняла необъяснимая тревога, которая не уходила потом несколько дней, не давая покоя. Единственным человеком, которому я рассказала всё, был отец. Но это было уже давно. И больше к этой теме мы не возвращалась. Хотя во снах я снова и снова видела грустные глаза капитана Пустого, которому предстояло ехать утром в отряд вместе со мной, где ему и подписали документы на очередную командировку в Афганистан. Вновь мне слышалось, как, предчувствуя наше скорое расставание, выли на питомнике Дик и Петти. И, конечно же, мне не давали покоя останки отважной разведчицы, покоящиеся в подземелье замка Хродвальда. Временами я чувствовала непреодолимое желание бросить все дела, сесть на поезд и мчаться к нашей северной границе. Зачем? Я и сама не могла объяснить этого. В противном случае я, наверное, так бы и поступила. Но с возвращением из деревни в Москву тревога постепенно уходила и я успокаивалась. Наверное, так продолжалось бы и дальше…

До тех пор, пока воспоминания совсем не стёрлись бы из моей памяти. Но…

2

В это солнечное июльское утро я сидела у раскрытого окна мчавшейся в сторону Калужской области электрички. И, прихлёбывая прямо из узкого горлышка холодное сухое вино, разглядывала в упор наглого молодого человека. Парень сидел напротив меня и совершенно открыто пялился на мои стройные ножки. Не скрою, что изредка и с деланным равнодушием я тоже посматривала в его сторону, а он, в свою очередь, то и дело бросал на меня оценивающие взгляды. Не знаю почему, но меня это веселило. Надо сказать, что по абсолютно необъяснимым для нормального человека причинам меня веселило в это утро всё. Хотя радоваться как раз-то особых причин и не было. Так прошёл, наверное, час нашего совместного путешествия. На исходе примерно шестьдесят пятой минуты красавец всё-таки решился осведомиться:

— Молодая леди находит в моём внешнем виде что-то смешное?

— В Вашем? Помилуйте, сударь! Скорее в своём, — сказала я и тут же задала, как это всегда бывает, глупейший вопрос:

— Вина хотите? Холодного?

Он, конечно же, хотел. Ещё бы не хотеть холодненького. В такую-то жару. Но стеснялся. А может, и побаивался. Сами знаете, как опасно в наше время заводить знакомства в электричках, да ещё с человеком, который без видимых причин прямо надрывается от хохота. А смех без причины, как известно, — признак… Но я всё-таки настойчиво протянула ему пластиковый стаканчик с вином и сказала первый тост, который ему сразу очень понравился. Сколько живу на свете, столько убеждаюсь, что так устроено большинство людей. Почему-то у них от сознания того, что кому-то рядом ещё хуже, чем им самим, значительно поднимается настроение.

— Давайте выпьем за самого несчастного человека на свете! — провозгласила я и плеснула себе в глотку добрую порцию «Алиготе». Потом рванула красочную обёртку «Сникерса» и галантно протянула угощение соседу.

— Насколько я понял, самый несчастный человек — это Вы? — осведомился он, прожевав кусочек заморского шоколадного чуда. — Что-то не похоже.

— Как это не похоже? — возмутилась я. — Во-первых, вчера за хроническую неуспеваемость меня выперли из медицинского института, к счастью, не навсегда, а с правом восстановления через год. Правда, должна вам поведать, это, увы, не было для меня неожиданностью. Я человек гордый и сразу сказала себе, что если декан нашего факультета не возьмёт свои слова обратно, то мне придётся покинуть институт. А он, как Вы догадываетесь, и не подумал этого сделать.

— И что же такого страшного сказал ваш декан?

— Дословно следующее: «Боюсь, вам придётся покинуть наш институт».

После этих слов молодой человек заразительно рассмеялся, а я невозмутимо продолжала:

— Во-вторых, всего каких-нибудь три часа назад меня выгнал из дома, правда своего, мой последний гражданский муж. Согласитесь, что принимать такие радикальные меры к человеку, слегка пригубившему огненной воды, — просто паскудство. Тем более, что у меня для этого ужасного поступка был повод.