Дин Кунц - Мертвый и живой

Поначалу в обоих домах было тридцать четыре спальни, но после перепланировки многие внутренние стены сломали, и получившиеся помещения использовались уже для других нужд. Семьи у Виктора не было, на ночь гости никогда не оставались.

Он собирался снести третий особняк, а участок использовать для расширения поместья.

Однако одна дама, работавшая в городском совете и нацелившаяся на губернаторское кресло (к тому же считавшая недопустимым уничтожение зданий, представляющих собой историческую ценность), блокировала все попытки Виктора получить разрешение на снос дома. Он попытался решить вопрос с полным уважением к возглавляемому ею департаменту и ее социальному статусу. Даме предложили более чем щедрую взятку, но она верила, что репутация борца за сохранение исторического наследия и есть ключ для достижения политических целей.

После того как в одном из резервуаров созидания вырастили клон неуступчивой дамы, оригинал, по указанию Виктора, выкрали из ее дома и привезли в «Руки милосердия», где он описал ей (а потом и продемонстрировал) разнообразные методы пыток, разработанные Штази, секретной полицией бывшей Германской Демократической Республики. Когда женщина перестала молить о пощаде и уже молила о смерти, Виктор разрешил ей выбрать оружие для этого. Арсенал, среди прочего, включал пневматический гвоздезабивной пистолет, ручной пескоструйный аппарат и большую бутыль карболовой кислоты.

Его предложение привело к тому, что женщина впала в кататоническое состояние и не только не смогла выбрать орудие убийства, но и лишила Виктора удовольствия воспользоваться выбранным ею орудием и отправить ее в мир иной. Тем не менее он отнес разрешение данного конфликта, связанного с сохранением исторического наследия, к своим достижениям и включил этот эпизод в свою биографию, которая, среди прочего, загружалась в голову очередной Эрики во время ее формирования в резервуаре сотворения.

Виктор хотел, чтобы Эрики не только обслуживали его сексуально и очаровывали приглашенных им гостей. Женам, каждой по очереди, полагалось восторгаться его несгибаемым стремлением добиваться своего всегда и во всем, его решимостью не прогибаться и не склоняться перед интеллектуальными пигмеями, мошенниками и дураками этого мира, рано или поздно «сжиравшими» всех других великих людей, достижениям которых они так завидовали.

На третьем этаже особняка северное крыло оставалось неиспользованным, дожидаясь озарения Виктора. Однажды он мог решить, чего именно не хватает в этом особняке, и тогда в северном крыле закипела бы работа.

Но и теперь в комнатах и коридорах сделали паркетные полы из красного дерева, выкрасили стены в пастельные тона. На полах тут и там лежали старинные персидские ковры, вытканные в основном в конце девятнадцатого столетия в Тебризе и Бахтаране.

Эрика привела Джоко в небольшую гостиную, к которой примыкала спальня и ванная комната. Включила верхний свет. Ковров на полу не было. Окна закрывали тяжелые портьеры.

– Северное крыло убирают и пылесосят двенадцать раз в год, – сказала Эрика. – В первый четверг каждого месяца. В остальное время в эти комнаты никто не заходит. Перед днем уборки я отведу тебя в другое место, а как только они закончат работу, ты сможешь вернуться.

Все еще в саронге из клетчатой скатерти, Джоко прошел из гостиной в спальню, восхищаясь высокими потолками, лепниной, камином из итальянского мрамора.

– Джоко не достоин таких роскошных апартаментов.

– Мебели нет, и тебе придется спать на полу, – продолжила Эрика, словно и не услышав его. – Ты уж извини.

– Джоко спит мало, только сидит в углу, сосет пальцы ног и дозволяет разуму улетать в красное место, а когда разум возвращается, Джоко чувствует себя отдохнувшим.

– Как интересно. Тем не менее иной раз тебе захочется прилечь. Я принесу одеяла и мягкий матрас, чтобы устроить тебя поудобнее.

В ванной комнате черно-белую кафельную плитку не перекладывали с 1940-х годов, но она оставалась в превосходном состоянии.

– Тут у тебя холодная и горячая вода, ванна, душевая кабинка и, естественно, туалет. Я принесу мыло, полотенца, зубную щетку, пасту. Волос у тебя нет, поэтому шампунь, расческа или фен тебе не понадобятся. Ты бреешься?

Тролль задумчиво погладил бугорчатое лицо.

– У Джоко нет ни одного волоска… кроме как в носу. Да, и три на языке, – он высунул язык, чтобы показать их Эрике.

– Для них расческа тоже не нужна. Какой ты предпочитаешь дезодорант, с шариком или спрей?

Саму идею дезодоранта Джоко воспринял негативно, скорчил гримасу, отчего его лицо стало совсем жутким.

Эрика решила, разумеется, после того как их отношения станут крепче, и он не будет обижаться на нее за прямоту, посоветовать ему такие гримасы не корчить.

– Джоко подозревает, что его кожа слишком чувствительна для таких едких химических веществ.

– Хорошо. Я скоро вернусь со всем, что тебе необходимо. Ты жди здесь. Держись подальше от окон и, пожалуйста, не шуми, – очередная литературная аллюзия выплыла из памяти Эрики, и она добавила: – Прямо-таки Анна Франк, прячущаяся от нацистов в тайном убежище в Роттердаме.

Тролль непонимающе взглянул на нее.

– А возможно, и нет, – добавила Эрика.

– Может Джоко сказать? – спросил тролль.

– Прости?

– Может Джоко сказать?

Большие, будто у совы, с желтыми, как лимон, радужками, его глаза по-прежнему казались Эрике загадочными и прекрасными. Они полностью компенсировали уродство остального лица.

– Да, конечно, говори что хочешь.

– С тех пор, как я выбрался из того, кем я был, и стал тем, кто я есть, Джоко, который я, жил в ливневых канавах и короткое время в чулане общественного туалета. Тут гораздо лучше.

Эрика улыбнулась и кивнула.

– Я надеюсь, здесь ты будешь счастлив. Только помни – о твоем присутствии в доме никто не должен знать.

– Ты – самая добрая, самая великодушная женщина в мире.

– Совсем нет, Джоко. Ты будешь мне читать, помнишь?

– Когда я еще был тем, кем я был, я не знал ни одной женщины, которая могла бы сравниться с тобой. С тех пор, как он стал мной, Джоко, я тоже не встретил ни одной женщины, которая могла бы сравниться с тобой, даже в туалете, где пробыл одиннадцать часов, в женском туалете. Джоко слышал многих женщин, которые говорили и в кабинках, и у раковин, и в большинстве своем они были ужасными.

– Мне очень жаль, что тебе пришлось так страдать, Джоко.

– Мне тоже.

Глава 27

К Карсон приближалась не Джанет Гитро, а немецкая овчарка, тяжело дыша, виляя хвостом.

А Джанет, с ее роскошной задницей, оставалась на том же месте, что и в тот момент, когда Карсон вышла из «Хонды»: в пятидесяти футах дальше по дороге. Вскинув голову, расправив плечи, с висящими вдоль боков руками, она стояла, словно стрелок из какого-то старого вестерна, готовая в любой момент выхватить из кобур револьверы и уложить продажного шерифа.