Фенрир. Рожденный волком - Лахлан Марк Даниэль
Берсеркеры вскочили, некоторые трясли головами, некоторые отворачивались, изображая безразличие, только один смотрел, завороженный. Серда явно наслаждался представлением. Купец заметил, что Элис тоже не в силах отвести глаз; она попыталась заговорить, но голос не слушался, и получилось лишь невнятное бормотание. «Еще мгновение, – подумал Леший, – и она выдаст себя». Он обхватил ее за плечи, словно пытаясь утешить, но еще и пытаясь удержать на месте. Он понимал, насколько странно утешать подобным образом раба, однако никто сейчас на них не смотрел – все глаза были прикованы к истязаемому монаху. Лес был залит красным закатным солнцем, и длинные тени деревьев тянулись, словно желая по-дружески обнять подступающую ночь. Леший сообразил, что они сидят здесь уже много часов.
Монах не мог пошевелиться, но его голос, когда он заговорил, прозвучал уверенно, даже страстно:
– Я вернулся за ней. Она рядом со мной.
Купец притянул к себе Элис.
– Уходи, – прошептал он. – Беги отсюда.
– Она здесь! – прокричал монах. – Здесь.
– Где? Где она? – Ворон склонился к его уху, разговаривая ласково, словно отец, укладывающий спать капризного ребенка.
– Здесь, прямо здесь.
– Ты видишь ее? Где она?
– Рядом со мной, и она всегда была рядом со мной. Господи Иисусе, дай мне силы. Я не выдам ее!
Один ворон прыгнул на лицо монаха и, словно пробуя, исследуя, клюнул его в глаз. Хугин взял монаха за руку и снова завел свою речь:
– О́дин, наш господин, прими эту боль за свои страдания, девять дней и девять ночей ты висел на истрепанном бурей древе. О́дин, наш господин, отдавший свой глаз за мудрость, веди нас к твоим врагам.
– Элис! Элис! – кричал монах. – Приди, приди ко мне. Я так долго искал тебя. Элис. Адисла, не уходи, не бросай меня, иначе я погибну!
Адисла? Кто это? Элис не понимала. Имя, кажется, норманнское. Однако оно показалось ей странно знакомым. Ее охватило страстное желание помочь исповеднику. Она двинулась к монаху, но Леший остановил ее. Его твердая уверенность в том, что подобная магия не сработает, сменилась таким же твердым убеждением, что еще как сработает. Еще секунда, решил он, и монах выдаст девушку.
Теперь птицы падали с деревьев, словно листья поздней осенью, облепляли тело монаха, хлопали крыльями и кричали.
Леший принял решение. К черту шелка, к черту мулов. Его жизнь и та награда, которую он получит за девушку, – вот и все, что у него есть.
– Пошли, – сказал он. – Уходим отсюда.
Он не смог сдвинуть ее с места. Она как будто вросла в землю, стояла, дрожа и не сводя глаз с исповедника.
Кошмарная женщина снова запела, заглушая речитатив Хугина.
Затем монах испустил крик, не похожий ни на какие другие, вопль нестерпимой боли, высокую ноту из музыки ада. Все смешалось, все пришло в движение. Ворон вскочил, отгоняя птиц от тела монаха. Он перерезал веревку, и исповедник рухнул на землю, словно мешок с мокрым песком. Элис, не в силах удержаться, побежала к нему мимо берсеркеров, не обращая внимания на Хугина, который отвернулся от исповедника, сжимая ладонями голову.
Леший кинулся за Элис, наклонился над ней, пытаясь унять рыдания девушки.
– Помни, – нашептывал он, – ты немой мальчишка, немой. Не говори ни слова, а не то разделишь участь монаха.
Купец старался не глядеть на исповедника, однако, оттаскивая Элис подальше, все-таки посмотрел. Язык монаха вывалился изо рта. Он напомнил Лешему кусок печенки, скользкой, лоснящейся от крови и надорванной с одного края. Купец мог только подивиться той силе духа, которая позволила исповеднику сделать то, что он сделал. Жеан не сказал им ни слова, как ни зачаровывали, как ни терзали они его, и он совершил то единственное, что могло вывести мучителей из себя, то, что не позволило ему сказать, где сейчас Элис. Он раскрыл рот и позволил птицам исклевать себе язык.
Глава тринадцатая. Заслуженная награда
Тишина повисла над поляной, когда Ворон перерезал веревку монаха.
Офети подошел и поглядел сверху вниз на мальчика-раба, который обнимал тело исповедника.
– Наверное, ты с ним одной веры, сынок, – проговорил он. – Что ж, если среди вас есть еще такие люди, то мы можем прямо сейчас собираться и расходиться по домам. Вот человек, сделанный из железа, надо отдать ему должное. Эй, Ворон! А он тебя превзошел, верно? Калека, связанный, заколдованный, но он все равно переиграл тебя в твоей же игре!
Элис не поняла сказанных викингом слов, но угадала его чувства по тону.
Она поглядела на монаха. Кровь на лице чернела, поблескивая в лунном свете, один глаз распух. Птица буквально оторвала веко, однако сам глаз не пострадал. Лицо и уши исповедника были покрыты многочисленными порезами, в одном даже белела лицевая кость, а в дырке на щеке сквозили зубы. Элис сбросила с его шеи останки мерзкой руки. Никто ей не препятствовал.
– После такого он все равно не оправится, – сказал Леший. – Его убьют не эти раны, а нагноение. Я уже видел подобное.
– А почем берут кости богов на вес? – Это спросил Серда. Он коротко хохотнул и пнул монаха в бок.
Элис немедленно вскочила. Не раздумывая о последствиях, она ударила Серду в грудь. Он не ожидал нападения и упал, споткнувшись о древесный корень. Однако тут же поднялся, выхватив нож еще в падении, не успев удариться о землю, и рванулся к Элис, чтобы всадить в нее оружие. Серду и девушку разделяло расстояние в четыре шага. Он успел сделать два, но Офети, поразительно проворный, встал у него на пути и толкнул плечом, пригвоздив к дереву. Худосочный викинг задохнулся, стукнувшись о ствол. Он осел на землю, тяжело дыша.
Офети указал на монаха и проговорил:
– Сегодня ночью этот человек завоевал мое уважение. Пусть мальчик позаботится о нем, если ему так хочется. Если же ты, Серда, ищешь драки, то я тебя обрадую. Готов хоть сейчас.
И снова Элис не поняла сказанных слов, зато смысл был очевиден каждому.
Серда встал и отряхнулся, все еще силясь отдышаться. Затем бросил на Элис взгляд, который вовсе не нуждался в пояснениях, улыбнулся и побрел в сторону лагеря.
Была уже глубокая ночь, и большая луна заливала поляну серебристым светом. Хугин что-то сказал купцу на языке северян.
Леший помотал головой.
– Мне кажется, он вообще не знает, что мы здесь.
Первый раз за все время Ворон поднял глаза на Элис.
– Следи, чтобы монах не мерз, и давай воды, если он попросит. До завтра он не умрет. – Затем Ворон снова повернулся к Лешему и сказал: – Передай королю все слова монаха, скажи, что, так или иначе, к завтрашней ночи монах поведает нам все, что мы хотим знать. Но пока я должен поразмыслить.
Он снова пересек поляну, взял сестру под руку и повел между деревьями.
Было очевидно, что Жеан умирает. Он стал совсем холодный и весь дрожал. Раны его были чудовищны, сочащиеся кровью порезы покрывали каждый дюйм кожи. Как ни странно, птицы не клевали тело под одеждой. Ряса и подрясник отпугивали их, они клевали только обнаженную кожу.
Жеан был в забытьи, он цеплялся за руку Элис, булькал горлом, мычал. Язык у него жутко распух и походил на толстую кровяную колбасу, из-за чего рот почти не закрывался. Элис старалась облегчить боль, промокая рот влажной тканью и выжимая из нее капли воды. Из-под деревьев, со стороны хижины Ворона, доносилось пение, тихое и невнятное, словесный дымок, призвук в шуме ветра.
Леший сидел с Элис. Купец был человек закаленный, все в мире он рассматривал с точки зрения выгоды или убытка, но даже его, как поняла Элис, потряс подвиг монаха. На поляну выбежал мальчик, заговорил с викингами. Она увидела, что викинг по имени Фастар кивнул и указал на нее. К ним приблизился толстый северянин, что-то сказал купцу. Леший ответил, и северянин отошел.
Леший обратился к Элис:
– Я должен явиться к королю с сообщением. Он послал за мной.
– С каким сообщением? – Она говорила едва слышно, внимательно следя, чтобы в их сторону никто не смотрел.
