Оксана Аболина - На вершине страха

Все резко изменилось в один день. Старый Рюм, поговорив с профессором древне-русской иконописи и полиглотом Анной Львовной, попросил ее посмотреть Лешкины работы. Она согласилась, и в один прекрасный день, который оказался не очень-то прекрасным, Иван с Лешкой отправились к ней знакомиться. До Анны Львовны они не дошли. Пьяный мент сбил их на переходе, несясь, не разбирая пути, на красный свет. Все, казалось бы, обошлось — месяц они отлеживались, и когда переломы и ушибы зажили, встали на ноги. Только Иван стал много болеть, да у сына слезла с лица его вековечная улыбка и появилась недетская складка на переносице. Анна Львовна пришла к нам сама, подружилась с Лешкой и стала учить его латыни и другим языкам. Денег она, естественно, не брала. Случилось, однако, еще одно обстоятельство, которое усугубило нашу и без того нелегкую жизнь — Иван купил в кредит компьютер. В кредит — под весь наш годовой доход. Тогда они стоили еще шибко дорого. Мы больше не могли оплачивать квартиру, и через год жилконтора стала угрожать выселением. Тут-то и подвернулось одно агенство, которое быстро разменяло нашу коммуналку, разменяло очень лихо — нам оплатили жилищные долги, а за нашу огромную комнату в центре Питера нам досталась отдельная трехкомнатная квартира, на первом этаже, и тоже в центре, всего в 300 метрах от нашего старого дома. Радости мы особой испытать не успели — слишком тяжело дался переезд, Иван слег и через месяц умер. Но череда несчастий не собиралась на этом заканчиваться. Одна беда, как известно, притягивает другую. И тут-то и пошло, тут-то и поехало. Но это еще не начало истории.

Коты тяжело перенесли смерть Ивана. Мурр стал впадать в бесконечные истерики, проявлял чудеса хитрости, чтобы привлечь к себе внимание, аж мертвым прикидывался, и самые настоящие слезы постоянно стояли в его глазах, а белая пена лезла изо рта, пугая нас и заставляя задуматься о бешенстве… Марсик вел себя гораздо более достойно. Сполз наконец-таки с моего плеча, лег на пороге комнаты хозяина, где упорно ждал его возвращения. Но с Лешкой, которой мужественно перенес и похороны, и поминки — дело обстояло гораздо хуже. На следующий день после похорон он стал жаловаться на плохое самочувствие, головокружение, его начало рвать. Поставили градусник, температуру зашкалило за 40. Приехавшая скорая не сумела ее сбить. Врач долго мне что-то твердил, что никакой простуды нет, что это термоневроз. Через час я не выдержала и вызвала еще одну скорую. Врач сказал, что у ребенка состояние истерики, если ненадолго выйти, оставив его одного, температура пройдет. Полчаса мы разговаривали на кухне. Вернувшись в комнату, мы нашли Лешку в бреду, температура падать и не думала. Утром пришла наша участковая врач, доставшаяся нам еще с прежней квартиры — добрая старая толстуха Воробьева. Качала головой, причитала, долго нас обоих утешала и кончилось тем, что вызвала невропатолога. Невропатолог навыписывала лекарств, правда, сказала, что болезнь неизучена, даже как бы официально не существует такого диагноза, но все в порядке — обычно она проходит сама собой.

И вот мы остались вчетвером: я с Лешкой, коты и температура 40 градусов в довесок. К ней приходилось привыкать нам обоим: Лешкин организм перестраивался на новый уровень существования, а я училась жить со страхом, что в один прекрасный день и эта ниточка может оборваться. При этом надо было думать, как выживать дальше. Тетка с пониманием отнеслась к тому, что случилось, и, будучи человеком по нашим представлениям богатым, обещала помогать деньгами — лишь бы удалось выходить единственного продолжателя рода. Я бросила все свои многочисленные заработки, оставив только то, что могла делать дома — репетиторство. Учить чему только не приходилось: от русского языка до алгебры, от игры на флейте до написания рассказов, от программирования на бейсике до географии. Больше всего возни было с сыном Виктора Павлова — это был известный лоботряс, не умел ничего, хотя и схватывал быстро, и его можно было всему выучить, но отец резко ограничил меня выполнением с сыном домашних заданий. Стояла еще одна проблема — быт. Квартира была бывшей коммуналкой и находилась на первом этаже. Состояние ее было более, чем страшным: облезлые, грязные крашенные в неясный цвет хаки, стены, обваливающийся местами потолок, болотный запах, который периодами распространялся по всей квартире — очевидно, под полом где-то рванула труба, но вскрывать полы и делать ремонт было не на что, да и думать обо всем этом было страшно. Хуже всего было то, что съехавшие коммунальщики, оставили нас без электричества, сняв не только счетчик, но и выдернув со стен все провода. Однако, после похорон эта проблема разрешилась сама собой — пришел одноклассник мужа Коля Забег и провел электричество по всей квартире. Лешкин приятель, нахимовец Андрюха, поменял замки, закрепил на окнах решетки, я перекрасила стены, старый Рюм наладил вентилляцию — и дышать стало легче. К зиме еще, правда, забегали крысы, но ожившие коты прекрасно с ними справлялись.

Короче, потихоньку налаживалось всё, кроме Лешкиной температуры. Естественно, он перестал учиться, перестал ходить в кружки, а Анна Львовна, пробегая мимо нашего дома, заходила, но уже не занималась с ним языками, а подкидывала продукты, которые собирала у себя на работе. Через месяц, когда стало ясно, что температура спадать не собирается, зашел разговор о больнице. Воробьева с невропатологом постарались, и Лешку определили в лучшую городскую больницу. Тамошние невропатологи долго скрипели о том, что термоневроз — это выдумка педиатров и выписали его без диагноза. После этого пошла череда институтов и больниц, где повторялась одна и та же история: невропатологи гнали все на соматику, а педиатры — на нервы. Если вы думаете, что выражение «небо показалось с копеечку» — преувеличение, скажу вам: «Ничуть». Мир сузился до пространства квартиры, больниц, вопросов о здоровье сына, походов в магазин и репетиторства. Все остальное перестало существовать. Меня стала мучить чудовищная клаустрофобия — ощущение того, что вселенная сжалась до пределов комнаты, в ней тесно и невозможно дышать. Возвращаясь из больницы, я покупала банку пива, и на мой ослабевший организм она действовала омертвяюще — это единственное, что позволяло мне забыться хотя бы ненадолго сном без кошмаров. Так прошло полгода. Наступило лето. Лешку в очередной раз выпихнули без диагноза на домашнее лечение, Воробьева разводила руками и часами просиживала у нас, успокаивая меня и пытаясь внушить Лешке, что все будет хорошо. Мы в это давно уже не верили.

Однажды пришел старый Рюм и сказал, что так больше продолжаться не может — еще немного и Лешка сгорит. Он сказал, что ему надо жить, несмотря ни на что, и все равно терять уже нечего — надо рискнуть. Он взял отпуск на все лето и каждый день брал Лешку на природу — ходил с ним в походы, заставлял делать зарядку, учил плавать и нырять, они бегали. Сначала Лешка еле двигался, сердцебиение заставляло все время останавливаться и приходить в себя. Но он быстро привык к новому ритму жизни. К июлю температура спала до 38, но дальше опускаться не желала вопреки всем усилиям. Осенью она поднялась опять до сорока. И пошел наш второй круг мытарств — второй год. А за ним — третий. Вот на третьем году такой жизни и случилось с нами то, о чем хотелось мне нынче рассказать.