Брайан Ходж - Краюшка хлеба да вина кувшин

На полпути к церкви и каменному дому священника тропинка резко поворачивала в сторону. Жизель заметила в одном из окон отца Гийома свет керосиновой лампы.

Лошади безмятежно стояли в своих загонах, все были укрыты теплыми попонами и размеренно дышали, выпуская из ноздрей облачка пара. Жизель стала разговаривать с ними, к каждой обращаясь по имени, а затем, ступая по земляному полу, направилась к выступу в стене, где стояла пустая тарелка.

Рядом с тарелкой кто-то очень аккуратно посадил куклу, так что она сидела идеально прямо. Взгляд ее очаровательных нарисованных глаз был направлен куда-то за спину Жизель и чуть вверх. На мгновение Жизель замешкалась: она не хотела нарушать ее покой, но затем протянула к ней руки и взяла куклу. Вид ее и даже запах говорили о том, что она очень старая; ее тонкое потрепанное платье хранило отпечатки величия и пышности дореволюционной эпохи. Голова, руки и ноги куклы были сделаны из фарфора, лицо было молочно-белым, только щеки покрывал розоватый румянец.

Подарок? Наверное. Для нее. Для нее.

— Вы все еще здесь? — произнесла Жизель и мимо стойл побежала к дальней стене. Одна из лошадей шумно фыркнула, когда Жизель пробегала мимо. — Вы не ушли?

Лежанка была пуста. Просто куча сена в тени, ничего более. Но где же он? Выбежал на улицу, спрятался под сенью деревьев и ждет, когда из конюшни выйдет Жизель с куклой в руках?

Она прикоснулась к четкам и помолилась. Все это становилось слишком похоже на ухаживания. И, что еще хуже, в глубине души она надеялась, что так оно и есть.

Жизель опустилась на колени возле примятого вороха сена, опустила на него ладонь и почувствовала тепло. «Это он», — и да простят ее Отец, Сын и Пресвятая Дева Мария, но она страстно желала прикоснуться к источнику этого тепла. Хотя бы раз, всего один раз.

Будто прикидывая размеры лошади на глаз, она прикинула расстояние от того места, где сено было примято плечами, до места, где отпечатались следы ног. Она и раньше предполагала, но теперь убедилась в этом: он, должно быть, огромен.

Выходя из конюшни с куклой в руках, она была полна трепета, граничащего с запретным любопытством.

Ночью луна на небе едва виднелась за облаками, и все вокруг погрузилось в непроглядную, почти осязаемую тьму.

Жизель не давала себе уснуть: целый час она щипала себя за бедро, а затем еще час просто лежала в темноте и размышляла о своей постепенно улетучивающейся храбрости и о том, что будет, если она и вправду решится тихонько заглянуть за дверь в конюшню и посмотреть на своего дезертира. А может быть, он сейчас лежит и думает о том же? Несчастный вслушивается в темноту, надеясь услышать ее приближающиеся шаги.

В нескольких футах от нее сестра Анна-Мари всхрапнула и пошевелилась во сне, после чего вновь затихла.

Если задняя дверь хлопнет, она наверняка проснется, нужно иметь это в виду. А может быть, этой ночью действительно лучше поспать? Всегда можно отложить на завтра…

Нет, довольно. Так можно всегда все откладывать на завтра. К чему эти терзания? Он всего лишь человек, скромный, вне всякого сомнения, но очевидно добрый. Что плохого случится, если они встретятся лицом к лицу и поговорят? Она хотя бы узнает, как он выглядит. В этом он ее уже опередил.

Жизель осторожно встала с постели, накинула плащ, на цыпочках прошла босиком по холодному полу к задней двери, держа ботинки в руках. Заглянула на кухню и взяла с полки керосиновую лампу и спички.

Как можно быстрее она скользнула за дверь и тихонько закрыла ее за собой, а затем поспешила по тропинке. Впереди виднелась конюшня: покосившееся черное квадратное здание в ночной темноте. Остановившись у входа, она зажгла лампу и зашла внутрь.

Мутный свет лампы разбавил тьму, на стенах заплясали тени. Жизель медленно ступала по утоптанной земле. Проходя мимо спящих в стойлах лошадей, она не слышала ничего, кроме их глубокого дыхания. Она прошла к дальней стене и…

Остановилась.

Он был там, лежал на боку, повернувшись к ней своей широкой спиной. Попона, которой он укрылся вместо одеяла, поднималась и опускалась в такт его тяжелому дыханию. Жизель практически не видела его самого, только большую голову с растрепанными черными волосами.

Для молодой девушки, чья жизнь текла размеренно и без сюрпризов, это было ново: она вдруг поняла, что находится у черты. Теперь нужно либо идти вперед, либо развернуться, уйти и всю оставшуюся жизнь теряться в догадках.

Жизель прочистила горло и громко произнесла:

— Прошу прощения… сэр! — а затем еще громче добавила:

— Сэр! Вы спите?

Он сонно повел плечом, ноги заворочались. На секунду время будто остановилось, и вдруг — резко ускорилось. Жизель показалось, что она успела частично разглядеть его лицо, когда он слегка обернулся назад, приоткрыв сонный глаз…

Не тусклый ли свет керосиновой лампы так исказил цвет его лица? Или его кожа действительно была землисто-желтого оттенка? Его лицо показалось всего на мгновение, и она ничего не успела понять. Из его груди вырвался ужасный, полный боли и отчаяния стон, он набросил одеяло на голову и забился в угол. Подтянув колени к груди, он опустил голову, покрытую импровизированной завесой, и стал похож на маленькую дрожащую крепость.

— Оставьте меня, — сказал он. — Я останусь в своем мире, а вы возвращайтесь в свой. Проявите доброту в последний раз и будь что будет. Прошу вас.

Жизель, сама того не сознавая, сделала шаг вперед. Ее тянуло к несчастным, словно мотылька к пламени свечи. Это было не просто ее призвание, это был смысл ее жизни. В голосе этого человека звучала такая мука, что значение слов отходило на второй план. Жизель скорее отреклась бы от Христа, чем оставила бы этого человека в беде.

— Я не причиню вам вреда, — сказала она. — Я всегда относилась к вам доброжелательно. Но вы и сами это знаете, не так ли?

— Да, я знаю, — его голос звучал с надрывом. — Но лишь тогда, когда я был для вас незнакомцем, который скрывался в ночи. До вас были и другие, и у них были добрые сердца… до тех пор, пока они не встречали меня, не понимали, что я такое… в одну секунду их сердца наполнялись жаждой крови.

— Значит, они не видели того, что вижу я. Я вижу, что ваше сердце намного мягче, чем у других, — Жизель сделала еще шаг вперед, затем еще один, и опустилась на колени в метре от незнакомца. — Что вызывало в них эту перемену?

Человек под одеялом вздрогнул.

— Мое лицо… вы представить себе не можете, как я омерзителен.

— Я привыкла видеть лица, обезображенные из-за болезней и травм, на ферме это не редкость. И никогда я не переставала любить человека только из-за его лица. Обещаю, я не отвернусь от вас, увидев ваше лицо. — Не дождавшись ответа, она попробовала сменить тактику.