Алехандро Ходоровский - Альбина и мужчины-псы

- Пошли вон, вонючие китайцы! Еще шаг, и я размозжу вам башку!

Монахи секунду помедлили и, не отводя своих взглядов от мраморной плоти, плохо прикрытой узким телом Каракатицы, выпростали руки из рукавов. Тридцать длинных, острых как наваха ногтей угрожающе протянулись в сторону жертвы. Не в силах отразить натиск, Каракатица ударила палкой по земле.

- Чтоб вы провалились!

Земля повиновалась ей, издав необычайной силы рык. Разверзлась гигантская яма, куда с криками полетели преследователи. Затем пропасть, удовлетворившись сделанным, закрылась. Дождь перестал, выглянуло солнце, чтобы царствовать еще два года и, прославляя возвращение света, мимо радужным облаком промчались тысячи попугайчиков, хором повторяя: «Альбина, Альбина, Альбина...»

Огромная женщина выражала свою признательность детскими всхлипами и вовсе не собиралась куда-нибудь идти. Похоже, для нее не было другого пристанища в этом мире, кроме объятий Каракатицы. Та отвела ее к себе, усадила в кресло и с непривычной нежностью принялась смазывать йодом рану на плече.

 Глава 2. В поисках невиданного

Альбина (так, в согласии со словами попугайчиков, окрестила ее Каракатица), как выяснилось, потеряла память. Не раз она бормотала что-то на непонятном языке: «Ом бадзра пуспе ахум сваха», или еще: «Бьямс дан сньин рье бтан»... Первое время ее надо было купать, кормить с ложечки, учить ходить в уборную. Альбина оказалась способной. Через полгода она уже могла говорить по-испански и ухаживать за собой, но сохранила невинный взгляд: в нем читалось, что все вокруг - абсолютно все - она видит в первый раз.

Каракатица попыталась кое-что разузнать, но никто не заметил, как в порту швартовался корабль из Азии. Возможно, он прибыл во время ливня, пока портовые рабочие прятались от атакующих капель, а отчалил как раз в то время, когда дождь уже стихал. Кто знает! Тайна эта так и не разъяснилась. Единственным следом прошлого у Альбины осталась татуировка - там, где начинается глубокая лощина между ягодицами: змея, пробитая тремя гвоздями, которые образовывали букву Т.

В рабочее время Каракатица одевала Альбину в белый халат: обмахивать потных шахтеров веером из грубой бумаги. Те, разинув рот, созерцали могучие холмы, обтянутые льняной тканью и забывали про зубы, вылетавшие вместе с коронками. Ведь бледные женщины, подобные Альбине, не встречаются в тех краях: солнце за считанные часы дубит самую стойкую кожу. Вечером, испуская обезьяний рев и размахивая железной палкой, Каракатица выгоняла ненасытных пьянчуг, зачарованных выпуклостями Альбины.

После этого она запирала лавку, посыпала пол порошком против насекомых и садилась в кресло, изображая на лице недовольство; но при этом прикрывала веки, чтобы из-под них не просочился радостный взгляд. Альбина скидывала рабочую форму и, оставшись голой, готовила разные вкусности: мясо и овощи, нарезанные в виде цветов, где острое, кислое, горькое и соленое беззастенчиво смешивались со сладким. Поглотив пищу, Каракатица громко рыгала, объявляла, что хочет спать, расстилала матрас. Огромная женщина  уединялась в уборной, где пускала струю, наверное, белую, как она сама: «Не моча, а молоко, точно говорю!». Каракатица ложилась на спину - одетая с ног до головы, чтобы скрыть свое уродство, - и, раскинув руки, притворялась спящей. Альбина приходила на цыпочках, устраивалась рядом и, положив голову на плоскую грудь своей спасительницы, мгновенно засыпала. Тогда Каракатица открывала глаза и час за часом прислушивалась к

храпу Альбины, напоминавшему гудение тромбона. Когда же сон одолевал ее саму, она приоткрывала рот и принималась издавать такие звуки, от которых сотрясались стены, пол и потолок. Альбина вставала, уходила на пляж, плавала между фосфоресцирующих волн, похожая на светляка. Потом возвращалась домой, готовила завтрак и будила Каракатицу, целуя ее ноги. Та пробуждалась, краснея от удовольствия, и восклицала с притворным отвращением: «Черт побери, еще один день!»

Несколько месяцев протекли незаметно, как течет спокойная река. Поскольку Каракатица не верила ни в какого бога, чтобы поблагодарить кого-нибудь за неожиданную милость, она водрузила над дверью чучело попугая, а под ним - семисвечник.

- Святая птица, если все это должно закончиться, то пусть конец придет как можно позже!

Может быть, Каракатица ошиблась в птице или та оказалась глухой, но только через некоторое время перед лавкой торжественно возникли четыре карабинера с ордером на арест.

- Гражданка такая-то, владелец Испанского клуба обвиняет вас в вооруженном нападении и торговле кокаином. Идите с нами, а иначе, мы поведем вас силой.

- Три года, как этому мудаку арагонцу сломали ребра! И вот он решил отомстить! Альбина, а как же ты? Ты даже зуба не сумеешь вырвать... А ведь меня могут продержать долго: с этими ребятами шутки плохи.

- Не волнуйся, Каракатица, я не умею обращаться с щипцами, но зато дружу с ножницами.

И Альбина, повысив голос, спросила самых изнуренных шахтеров:

- Кто будет стричься у меня?

Те рявкнули в один голос: «Я!», выплюнув при этом клочки ваты, затыкавшие дырки во рту.

Предварительное заключение продлилось сорок дней. Поскольку ни один член клуба не пожелал уронить свое доброе имя и выступить свидетелем, а ребра арагонца давно уже срослись, то Каракатицу освободили - к большому облегчению карабинеров, не выносивших сопения этой мерзкой паучихи в углу одиночной камеры.

Каракатица протерла глаза. И вот это - ее маленькая контора по удалению зубов? Скромный когда-то фасад был выкрашен в лиловый цвет; на месте хилой деревянной двери - металлическая

штора; над окном раскачивался красный фонарь. Включенный на полную мощность граммофон играл что-то вроде болеро. Каракатица прикрыла веки, будто встретилась с покойником, и заглянула внутрь. Множество молчаливых, неподвижных мужчин, по виду - впавших в транс, глядели в угол комнаты, где, стоя на деревянной бочке, Альбина  в крошечных трусиках демонстрировала свои необъятные груди и покачивала бедрами в такт музыке. Время от времени кто-нибудь поднимался и сомнамбулически брел через комнату - засунуть купюру за резинку Альбининого одеяния. Несмотря на темноту, комната освещалась одним только попугайским семисвечником: белизна Альбины разгоняла мрак.

Каракатица приготовилась было издать свой обезьяний крик, разгонявший блох. Однако ее остановил взгляд Альбины, чьи розовые белки ярко блестели. Великанша спустилась с бочки и прошла между посетителями; те расступились перед белой  плотью, как перед раскаленным железом. Подойдя к Каракатице, Альбина встала на колени и начала целовать ей пальцы на ногах.