Стивен Кинг - Зеленая Миля

За последние двадцать или тридцать лет я не раз пытался в различных произведениях подойти к ответам на эти вопросы. Я написал одну удачную повесть, действие которой разворачивается в тюрьме («Rita Hayworth and Shawshank Redemption»[1]) и пришел к выводу: тема эта очень благодатная, как раз для меня, и высказать мне удалось далеко не все, что хотелось. Особенно меня привлекала возможность предстать перед читателями именно рассказчиком. Вот когда они могли бы услышать истинный голос Стивена Кинга, негромкий, честный, иной раз даже чуть удивленный рассказываемой историей. Короче, я принялся за работу, еще не зная, куда она меня приведет, бросая ее и вновь начиная. Например, большую половину второй части я написал, застигнутый проливным дождем в Фенуэй-Парке!

Ральф позвонил, когда я уже исписал целый блокнот. Вот тут я и понял, что пишу новый роман, «Зеленую милю», вместо того чтобы очищать стол от черновиков другого романа, уже законченного («Desperation»[2] — Вы его скоро увидите, Постоянный Читатель). Как раз в этот момент с «Милей» я находился на перепутье: отложить (и, возможно, больше не возвращаться) или отбросить все остальное и писать дальше?

Ральф предложил третий вариант: роман, написанный так, как он и будет читаться, — отдельными эпизодами. Мне понравилось и то напряжение, которое должны привнести в работу поставленные условия: сбавь темп, в назначенный срок не положи на стол издателя оговоренное число страниц, и миллион читателей потребуют твоей крови. Никто лучше меня не знает, что это такое, разве что моя секретарша, Джулиан Эгли. Каждую неделю мы получаем десятки раздраженных писем, требующих очередную книгу из цикла о Темной башне (терпение, поклонники Роланда, еще год — и ваше ожидание будет вознаграждено, обещаю). Один читатель прислал полароидную фотографию плюшевого медведя, закованного в цепи, с посланием из печатных букв, вырезанных из газетных заголовков и обложек журналов: «ОПУБЛИКУЙ СЛЕДУЮЩУЮ „ТЕМНУЮ БАШНЮ“, ИЛИ МЕДВЕДЬ УМРЕТ». Я оставил фотографию в кабинете как напоминание о моей ответственности перед читателем, а также о том, сколь близко к сердцу принимают люди создания, вызванные к жизни воображением писателя.

Так или иначе, я решил публиковать «Зеленую милю» отдельными брошюрами, тоненькими книжицами в обложке на манер XIX века, в надежде, что Вы напишете мне и скажете: а) понравился ли Вам роман; б) устраивает ли Вас столь редко используемая, но небезынтересная система общения с читателем. Она, несомненно, интенсифицировала процесс написания романа, хотя на текущий момент (дождливый октябрьский вечер 1995 года) еще многое предстоит сделать даже в черновом варианте, а итог вызывает определенные сомнения. Все это является дополнительным стимулом, хотя… пока я еще не выехал из густого тумана и не вижу конечной цели.

А больше всего мне хочется сказать следующее: если Вы получите от чтения хотя бы половину того удовольствия, которое испытывал я при написании «Зеленой мили», будем считать, что мы оба в выигрыше. Наслаждайтесь. А почему бы Вам не почитать роман вслух подруге или приятелю? Уж во всяком случае Вы скоротаете время, оставшееся до появления на лотке или в Вашем местном книжном магазине следующей брошюры.

А пока берегите себя и будьте добры к своим близким.

Часть первая

Две мертвые девочки

Глава 1

Случилась эта история в 1932 году, когда тюрьма штата находилась в местечке, известном под названием Холодная Гора, а одной из достопримечательностей тюрьмы являлся электрический стул.

Заключенные постоянно вышучивали стул, как люди зубоскалят над тем, чего боятся, но от чего не могут избавиться. Как его только не называли. И Старая Замыкалка, и Хватунчик. Не остался забытым счет за электричество, выписываемый всякий раз после использования стула по назначению. Высказывались предположения, что именно на нем начальник тюрьмы Мурс в эту осень готовил обед на День благодарения,[3] поскольку его жена Мелинда болела и не могла встать к плите.

Но у тех, кому действительно предстояло сесть на этот стул, чувство юмора отшибало сразу. Во время службы в этой тюрьме я присутствовал при семидесяти восьми казнях (эту цифру я никогда не перепутаю, буду помнить даже на смертном одре) и думаю, что для большинства этих людей осознание происходящего с ними приходило в тот самый момент, когда их лодыжки привязывали к массивным ножкам Старой Замыкалки. Внезапно они понимали (а это читалось по меняющемуся выражению их глаз), что ноги уже отслужили свое. Кровь еще бежала по венам, мышцы сохраняли силу, но они больше не пригодятся. Ни для того, чтобы прошагать еще одну милю, ни для того, чтобы потанцевать с девушкой. Известие о смерти клиентам Старой Замыкалки поступало от лодыжек. Да, после того как они произносили последнее слово, им на голову надевали черный шелковый мешок-маску, который даже глушил пару-тройку фраз. Вроде бы мешок этот придумали для их блага, но я всегда считал, что пользу он приносит только нам, избавляя от лицезрения ужаса, застывавшего в их глазах, когда им окончательно становилось ясно, что они должны умереть с согнутыми коленями, сидя на Старой Замыкалке.

В тюрьме «Холодная гора» крыло, предназначенное для смертников, отсутствовало. Его заменял блок Е, отстоящий от четырех остальных и по размерам вчетверо меньший, кирпичный, а не деревянный, с некрашеной металлической крышей, сверкающей на солнце, словно глаз дьявола. Состоял блок из шести камер, по три с каждой стороны широкого центрального прохода, каждая в два раза больше камер в обычных блоках. Само собой разумеется, одиночек. Неслыханная роскошь по тюремным меркам (особенно в тридцатые годы), но заключенные блока Е с радостью махнулись бы на любую камеру в другом блоке. Поверьте мне, махнулись бы.

За те годы, что я проработал старшим надзирателем блока, не было случая, чтобы на шесть камер приходилось шесть заключенных: возблагодарим Господа за те маленькие радости, что видят от Него тюремщики. Обычно число смертников не превышало четырех, белых и черных (в «Холодной горе» для ходячих трупов сегрегации не существовало), но и этого нам хватало с лихвой. Однажды в блоке Е появилась женщина, Беверли Макколл. Черная, как туз пик, и прекрасная, как грех, совершить который у тебя никогда не хватит духу. Шесть лет она сносила побои мужа, а вот измены не пожелала терпеть и дня. И в тот же вечер (о проделках мужа Беверли узнала несколькими часами раньше) она подстерегла несчастного Лестера Макколла, которого друзья (и, видимо, любовница) звали Брадобрей, на верхней площадке лестницы, ведущей в их квартиру из его парикмахерской. Подождав, пока он начнет снимать пиджак, она выпустила его кишки в его же тапочки, воспользовавшись одной из бритв Брадобрея. За две ночи до встречи со Старой Замыкалкой Беверли Макколл вызвала меня в свою камеру и заявила, что во сне к ней явился дух ее африканского предка, который приказал ей отречься от рабской фамилии и принять смерть под фамилией свободной — Матуоми. Вот она и потребовала, чтобы при зачтении смертного приговора ее называли не иначе как Беверли Матуоми. Как я догадался, африканский предок не успел дать ей другого имени или она не сумела его придумать. Я ответил: пожалуйста, нет вопросов. Годы службы научили меня никогда не отказывать смертникам, если только они не просили совсем уж невозможного. А в случае с Беверли Матуоми, как выяснилось на следующий день, мой ответ вообще не имел ни малейшего значения, потому что в три часа пополудни позвонил губернатор штата, чтобы сказать, что Беверли смертная казнь заменена на пожизненное заключение в женской тюрьме в Травяной Долине. И я, скажу вам, только порадовался, когда круглая попка Бев, миновав мой стол, продефилировала налево, а не направо.