Энн Райс - Вампир Арман

– Мой господин, – сказал я со слабой улыбкой. – В какой-то момент я за них испугался. – Это было извинение. – Мне здесь грустно.

Он кивнул.

– Они со мной, Арман, – сказал он. – Этот город кишит смертными. Сколько бы здесь ни бродило скитальцев, пищи хватит на всех. Их никто не обидит. Даже если бы меня здесь не было, никто не осмелился бы.

Наступила моя очередь кивать. Но я не разделял его уверенность.

Вампиры по природе своей капризны и делают ужасные, злобные вещи просто ради собственного удовольствия. Какой-нибудь заезжий мрачный чужак, привлеченный необычными событиями, вполне может развлечься, убив чужую смертную зверюшку.

– Ты – просто чудо, дитя мое, – с улыбкой сказал он. Дитя! Кто, кроме Мариуса, моего создателя, мог бы так меня назвать, но что для него пятьсот лет? – Ты ушел на солнце, сын мой, – продолжал он с прежним отчетливо заботливым выражением на добром лице. – И выжил, чтобы рассказать свою повесть.

– На солнце, господин? – переспросил я. Но мне лично не хотелось ничего больше рассказывать. Мне еще рано было говорить, описывать, что произошло, обсуждать легенду о покрывале Вероники и запечатленном на нем во всей своей славе лице нашего Господа, и то утро, когда я с полным счастьем отказался от своей души. Ну и миф.

Он поднялся по ступенькам и опустился рядом со мной, соблюдая, однако, вежливую дистанцию. Он всегда оставался джентльменом, даже когда этого слова еще не существовало. В древнем Риме, наверняка было слово, обозначающее таких людей – неизменно хорошо воспитанных, для кого внимание к другим – дело чести, одинаково любезных как с бедными, так и с богатыми. Таков уж Мариус, и, насколько я знаю, он таким был всегда.

Он положил свою белоснежную руку на унылые атласно-гладкие перила. Он был одет в длинный бесформенный плащ из серого бархата, когда-то чрезвычайно экстравагантный, теперь же, благодаря времени и дождю, он не так бросался в глаза; светлые волосы – длинные, как у Лестата, то и дело поблескивающие на свету, взъерошенные от сырости, даже усеянные каплями росы с улицы, той же росы, что осталась на его золотых бровях и заставила потемнеть длинные ресницы вокруг больших кобальтово-синих глаз.

В нем присутствовало что-то очень нордическое, в отличие от Лестата, чьи волосы всегда отливали золотом и сияли ярким светом, и чьи глаза оставались призматическими, впивая остальные краски, приобретая еще более великолепный фиолетовый оттенок при малейшей провокации со стороны боготворящего его внешнего мира.

В Мариусе же я видел солнечное небо диких северных земель, его глаза излучали ровный свет, отвергая любой цвет со стороны, оставаясь идеальными зеркалами его в высшей степени постоянной души.

– Арман, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты пошел со мной.

– Куда, господин, куда пошел? – спросил я. Мне тоже хотелось побыть вежливым. Но он всегда, невзирая на любые столкновения умов, вызывал во мне возвышенные инстинкты.

– Ко мне домой, Арман, туда, где они сейчас находятся, Сибель и Бенджи. Нет, не бойся за них ни на секунду. С ними Пандора. Это поразительные смертные, блистательные, на удивление разные, но чем-то похожи. Они тебя любят, они так много знают и прошли с тобой довольно долгий путь.

Мне в лицо бросилась кровь и краска; ощущение теплоты было колючим и неприятным, а когда кровь отлила от кожи, стало прохладнее, и меня странным образом раздражал тот факт, что я вообще испытываю какие-то ощущения.

Меня потрясло пребывание в монастыре, я хотел, чтобы все было кончено.

– Мой господин, я не знаю, кем я стал в новой жизни, – с благодарностью сказал я. – Переродился? Запутался? – Я заколебался, но что толку останавливаться? – Пока что не проси меня остаться. Может быть, позже, когда Лестат придет в себя, когда пройдет достаточно времени, может быть… Я точно не знаю, но сейчас принять твое любезное приглашение я не могу.

Он коротко кивнул в знак согласия. Сделал рукой жест, означающий уступку. С плеча соскользнул старый серый плащ. Он, казалось, даже не обратил на это внимания. Его тонкие шерстяные одежды пришли в небрежение, отвороты и карманы оторачивал слой серой пыли. Это ему не свойственно.

Горло прикрывала полоса ослепительно белой ткани, благодаря чему его бледное лицо выглядело более человеческим, чем на самом деле. Но шелк порвался, как будто он продирался в нем через заросли ежевики. Короче говоря, эта одежда больше подходила для привидения, чем для появления в свете. Она сгодилась бы для неудачника-бродяги, но не для моего старого господина.

Наверное, он знал, что я зашел в тупик. Я смотрел вверх, во мрак. Мне хотелось попасть на чердак, к полускрытым одеяниям мертвого ребенка. Меня заинтересовала эта история о мертвом ребенке. У меня хватило наглости размечтаться, хотя он все еще ждал. Его ласковые слова вернули меня к реальности.

– Когда они тебе понадобятся, Сибель и Бенджи будут у меня, – сказал он. – Ты нас найдешь. Это недалеко. Когда захочешь, ты услышишь «Апассионату».

Он улыбнулся.

– Ты дал ей пианино, – сказал я. Я говорил о золотоволосой Сибель. Я повесил завесу между миром и моим сверхъестественным слухом и пока не хотел ее поднимать, даже ради восхитительных звуков ее музыки, по которым я уже очень скучал.

Как только мы вошли в монастырь, Сибель заметила пианино и шепотом спросила меня на ухо, можно ли ей поиграть. Оно стояло не в молельне, где лежал Лестат, а подальше, в другом помещении, длинном, пустом. Я ответил ей, что это не вполне прилично, что это может помешать Лестату, мы же не знаем, что он думает, что он чувствует, может быть, ему плохо, может быть, он попал в ловушку собственных снов.

– Возможно, когда ты придешь, ты ненадолго останешься, – сказал Мариус. – Тебе понравится, как она играет на моем пианино, а потом мы, может быть, поговорим, ты сможешь отдохнуть у нас и остаться пожить с нами, сколько захочешь.

Я не ответил.

– Мой дом – настоящий дворец по понятиям Нового Света, – сказал он с несколько насмешливой улыбкой. – Он очень близко. Там есть самые просторные сады, старые дубы, намного старше, чем дубы на авеню, а каждое окно – как дверь. Ты же знаешь, как мне это нравится. Все в римском стиле. Двери, открытые навстречу весеннему дождю, а весенний дождь здесь – как во сне.

– Да, я знаю, прошептал я. – Он, наверное, и сейчас идет, да? – Я улыбнулся.

– Ну да, я весь забрызгался, – почти весело ответил он. – Приходи, когда захочешь. Не сегодня, так завтра…

– Нет, я приду сегодня, – сказал я. Я совсем не хотел его обижать, нет, но Бенджи и Сибель уже достаточно насмотрелись на белолицых монстров с бархатными голосами. Пора уходить.