Охотник за головами - Тим Каррэн

Туман в долине стоял такой густой и вязкий, что облеплял липкой плёнкой всё, до чего мог дотянуться. Дождь хлестал не переставая, и мы промокали насквозь. Вода текла с краёв касок, заливалась за шиворот полевых рубах, хлюпала в ботинках. Всё слилось в серую кашу — люди, хижины, джунгли. Хотя Моралес расставил по периметру часовых — слушать, зыркать по сторонам и дёргаться на каждый шорох — я всё равно ловил себя на том, что пялюсь в чащу, высматривая врага. Джунгли были чахлые и низкорослые, но такие густые, что хрен продерёшься — всё переплелось лианами, ползучей дрянью и корнями. Тут бы и гадюка запуталась.

Десантники выволокли все трупы, и остатки деревни подпалили. Огонь горел вяло и неохотно в этой сырости, но всё-таки горел. И слава яйцам — Моралес не сдвинулся бы с места, пока от Бай Лок не останется горстка пепла и врагу не придётся искать другую нору.

Уцелевших сбили в кучу у подножия искорёженного дерева махагони, изрешечённого пулями и осколками. Шестеро или семеро десантников обступили их, держа на мушке. Когда я подвалил, Соул Мэн уже развлекался вовсю... он и белый деревенщина из Арканзаса по кличке «Стояк» — у того вечно торчало в штанах. Дрочил по три-четыре раза на дню, даже когда регулярно трахался. Ни стыда ни совести — мог встать прямо перед тобой, травить байки про какую-нибудь операцию или про папашину свиноферму в Озарксе, и всё это время наяривать своего дружка.

Стояк пнул грязь в рожу бабе, которая раскачивалась на корточках.

— Эй, мамаша... бум-бум делать будешь, а? Сосать умеешь?

Соул Мэн заржал — у бабы не было зубов, а на роже торчала какая-то стрёмная хрень.

— Твою мать, — выдавил он сквозь смех. — Ну ты и извращенец, раз готов свой агрегат в такое дерьмо совать.

Их было восемь, в замызганных чёрных шмотках — обычные вьетнамские крестьяне, которых пользовали все, кому не лень: мы, северяне, французы, япошки. Каждая сволочь, что тут проходила — а проходили в разное время почти все — считала своим долгом нагадить этим людям, а они только терпели. Унижения и пинки под зад были для них как утренняя рисовая похлёбка — другой жизни они просто не знали.

Поначалу я их люто жалел, но семь месяцев зверств, смерти и злобы превратили мою душу в камень, из которого уже и искры не высечешь. Так что я просто пялился на них дохлыми глазами, как выброшенная на берег коряга.

Старик зыркнул на меня — его морда была как выжженная солнцем, исхлёстанная ветром маска, прокопчённая до бурого цвета и жёсткая, как ремень для правки опасной бритвы. Глаз у него не было, только чёрные дыры, будто их выжгли раскалённым прутом. Он увидел меня, осклабился, сверкнул парой жёлтых зубов и захохотал: "А-ха-ха-ха-ха, — заливался он. — А-ха-ха-ха-ха-ха!"

Рядом с ним сидела баба со старым шрамом от виска до челюсти — из-за него левый глаз превратился в узкую щёлочку. Она ткнула в меня корявым пальцем и забормотала на каком-то диком наречии, которого я сроду не слыхал.

Соул Мэн растянул губы в ухмылке:

— Она тебя трахнуть хочет, Мак. Так отходит, детка, что селезёнка отвалится.

А она всё бубнила и бубнила, её пожелтевшие глаза подёрнулись мутной плёнкой, пальцы метались как припадочные. Рядом старик заходился хохотом. Его высокий, безумный смех гулял эхом по туману и сырым джунглям. И тут мы все как воды в рот набрали — мурашки пробрали до самых печёнок. Всех до единого. А ведь такие ребята, как Соул Мэн и Стояк, до усрачки пугались нечасто.

Вдруг она заговорила по-английски:

— Эй, ты домой пойдёшь, Джо! Мёртвый, мёртвый, мёртвый! Везде мёртвый! Теперь ты тоже мёртвый! Мы все мёртвый! — Они со стариком тряслись и ржали как ненормальные. Потом она резко заткнулась и впилась в меня взглядом, от которого кровь заледенела в жилах. — Эй, Джо, он тебя найдёт, ага? Нгыой сан дау! Нгыой ди санг дау! Теперь ты его знаешь, ага? Ага, ты его всегда знать будешь...

Я стоял как вкопанный, мои ботинки всё глубже засасывало в эту вонючую чёрную жижу. Война словно осталась где-то в другой галактике. Я обернулся к Соул Мэну и остальным, но они все торчали бледные как поганки и беспомощные, только зенки отводили.

— Охотник за головами, — прозвучало за спиной. Это был лейтенант Джентри, разведчик. — Она про охотника за головами талдычит, Мак.

Остальные вьетнамцы пялились в землю, почему-то боясь поднять глаза. Зато безглазый старик всё заливался хохотом, а старуха не переставала тыкать в меня своим скрюченным пальцем.

— Ты его сыщешь, и он тебя сыщет, ага? — Она смачно харкнула на землю и размазала сандалией. — Ак куи ди сан дау! Нгыой сан дау! Ак куи ди сан дау! Он уже твой дух чует и поджидает тебя, Джо!

Я прикурил и зыркнул на неё исподлобья, хотя от неё и от всей этой херни у меня кишки узлом сворачивало.

— Чего она там мелет?

Губы Джентри беззвучно шевелились — разбирал слова по слогам, как его натаскивали на армейских курсах.

— Она толкует... это... про «Дьявола-Головореза». Как-то так. «Охотник за головами. Дьявол-Головорез». Совсем крыша поехала у старой ведьмы.

Я снова зыркнул на неё. Она как бешеная закивала башкой.

Я отвернулся, чувствуя, как под ложечкой сосёт, и уставился на тела северовьетнамцев, наваленных кучей как огородные пугала — руки-палки, ноги-палки, рты, застывшие в немом крике. Смердело смертью так, что ноздри жгло. Вдалеке нарастал стрёкот вертушек. Мимо протиснулся армейский фотограф, начал щёлкать дохлых врагов. Я прямо видел эти фотки, разложенные на столике какого-нибудь генерала MACV в Сайгоне. Тема для светской беседы, мать её.

Нарисовался Моралес, и психованная старуха тут же прикусила язык.

— Ты Вьетконг, да, мамаша? Ты с Вьетконгом якшалась? Много американцев на тот свет отправила?

Но она не глядела на него и не отвечала. Несколько других заверещали как резаные:

— Нет Вьетконг! Нет Вьетконг!

Я не хотел пялиться, как Моралес их прессует, но глаза сами не отлипали. Хотя на самом деле я видел только безглазого старика, который буравил меня своими